Любимых не отпускают

Коваленко Мария

— А в самом концертном зале все обыскали? Может, в банкетном зале или в кафе?

Не нравится мне это странное исчезновение. Вряд ли Ева решила прогуляться по улице в концертном платье. А в самом здании не так много укромных мест, где можно спрятаться. Кладовки не в счет. После нашей недавней встречи она туда не сунется.

— Да мы уже здесь каждый угол осмотрели. Леха, — первый кивает на приятеля, — даже в женский туалет сунулся. Думали, мало ли. Но там лишь подпевка. Дымят всем табором.

— И ассистенты Евы

ничего не видели? Ни парикмахер, ни визажист? — В подобное сложно поверить. Как показывает мой опыт, эти всегда в курсе, где звезда. А заодно знают все последние сплетни.

— Стас сказал, что видел ее с Шустовым. Тот вроде как лично встречал Лаврентьеву после концерта. Больше никто ничего не знает.

— Шустов? В это время? — Смотрю на часы. Почти девять вечера. — Поздновато для него.

— Да фиг знает, чего задержался. — Первый поднимает цветы. — Нам бы эту красоту куда-нибудь пристроить. Хватает головной боли и без начальства.

Он кивает второму, и оба, как навьюченные ишаки, медленно тянутся в сторону сцены.

С минуту я тоже иду за ними. Слушаю очередной телефонный звонок. Скорее всего, от Ирмы. А потом одно острое и нехорошее предчувствие толкает за дверь, к лестнице.

***

На этаже администрации темнота и тишина. Полная противоположность тому, что после концерта творится внизу.

Света нет ни в коридоре, ни под дверью банкетного зала. Чернота в узкой щели под дверью главного инженера. Пустота в бухгалтерии. И лишь узкая полоска света над порогом Шустова намекает на то, что здесь не так уж безлюдно.

Первый мой порыв — постучать и спросить, где он последний раз видел Еву. Но случайный взгляд, брошенный в окно на освещенную мощными фонарями рабочую парковку, заставляет остановиться.

Прямо сейчас я вижу, как Шустов садится в свою машину и заводит двигатель. Один. Без Евы или кого-то еще. А уже в следующий момент слышу глухое мычание за дверью его кабинета.

— Ева? — Ладони сами сжимаются в кулаки.

За много лет в шоу-бизнесе я слишком часто видел, как молодых певиц уводили в кабинеты директоров, заведующих и прочей административной шушеры. Иногда это были обычные разговоры — о контрактах, концертах или турах.

Но чаще другое. То о чем, никто потом не рассказывал, не делился с журналистами и пытался забыть как страшный сон.

— Твою мать… — хриплю сквозь стиснутые зубы.

У меня нет ни одного доказательства, что она там, только я уже не могу ни притормозить, ни остановиться.

— Ева? — Чувствую, как внутри поднимается целая волна неконтролируемой злости. — Ева?! — зову громче, срывая со стены тяжелый огнетушитель.

И, не дождавшись никакого ответа, как тараном, бью своим снарядом в проклятую дверь.

Глава 15. Ярость

Леонас

Дешевая

шпонированная дверь поддается с третьего удара. Я пробиваю в ней дыру размером с баскетбольный мяч. Просовываю руку и открываю замок.

На все про все уходит несколько коротких секунд. А затем меня накрывает новой волной злости.

— Рауде? Леонас? Какого черта?! — взвизгивает Леванский, один из спонсоров гребаного фестиваля.

Он отрывается от лежащей на диване в позе эмбриона Евы и спешно застегивает ширинку.

— Ах, ты сука! — Отбрасываю огнетушитель и хватаю этого урода за грудки.

— Рауде, успокойся! Это просто девка! — испуганно вскрикивает Леванский, и в следующий момент мой кулак впечатывается в его жирную рожу.

— Я тебя сейчас за эту «девку» так успокою, что никакие доктора не спасут!

Бью еще раз. По дых. Вкладываю в удар весь свой страх. Не жалею падлу. Похер на любые травмы и последствия.

— А-а-а… — Мудак складывается пополам и боком валится на паркет. — С катушек слетел? — хрипит он окровавленными губами.

— Угадал! — делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— За поющую подстилку решил вписаться?

— Подстилку? — Рывком заставляю его встать.

Поддерживаю эту тушу, чтобы не свалилась. И бью теперь уже в живот. Крученым, чтобы сволочь почувствовала весь масштаб пиздеца, в который вляпался.

— Ты покойник, Рауде… — булькает Леванский. — Сдохнешь, гнида.

— О себе бы подумал.

Снимаю пиджак и осторожно укутываю в него дрожащую Еву. Боясь прикасаться, просовываю в рукава вначале одну руку, потом другую. И сразу же застегиваю на пуговицы.

— Я нормально. Все хорошо, — шепчет моя звезда, стирая со щек черные ручейки туши. К счастью, не сопротивляется.

— В больницу нужно?

Не найдя ничего подходящего, отрываю рукав своей рубашки и сам бережно утираю слезы и следы косметики.

— Мне нет. — Ева отворачивается. Не смотрит на меня. — Ему, наверное, нужно. — Показывает пальцем на борова.

— Вот о нем тебе точно не нужно беспокоиться.

Пока не сжал ее в объятиях, усилием воли убираю руки.

На душе словно пропасть разверзается. Жутко становится. А если бы опоздал? Если бы не остался на концерт или не услышал разговор работников?

Если бы…

Кроет от этих мыслей как от убойной дозы алкоголя. Перед глазами пелена. А за грудиной тишина.

Плохо, будто вот-вот сдохну.

— Я тебя из-под земли достану, — доносится с пола. — Закопаю.

Урод, похоже, не понимает, на что нарывается.

— Добавки захотел? Пожалуйста! — Бью его ногой пониже живота. Прямо в ту штуку, которую он хотел засунуть в мою девочку.

— А-а-а! — разносится по комнате громкий вопль. — И шлюху твою по кругу пущу! — хрипит Леванский, сплевывая на пол кровавый сгусток.