Любимый ученик Мехмед
Шрифт:
Андреас, внимательно выслушав все пояснения Мехмеда, уже представлял, как завтра с самого раннего утра на эту площадку начнут выводить верблюдов — не больше одной пары за раз, и пока поединок той пары не закончится, следующую не выведут.
Учитывая среднюю продолжительность поединка — не более четверти часа — нетрудно было подсчитать, что за один день могло состояться около двадцати пяти боёв. Кому с кем тягаться, определял жребий, но также существовало правило, что верблюд в течение дня может участвовать
Также со слов принца Андреас знал, что верблюды сами по себе считались весьма мирными животными. Лишь в середине зимы, когда начинался период размножения, самцы становились злыми, да и то не все. Большинство лишь проявляли беспокойство, не стремясь начать схватку. Вот почему воинственные верблюды считались особенными среди собратьев. Таких верблюдов растили отдельно и воспитывали специальным образом. Их желание меряться силой всячески поощрялось и поддерживалось. Самых воинственных очень ценили, как и их потомство, ведь победителем очередных состязаний обычно оказывался сын кого-то из прежних вояк.
А ещё принц рассказал, что верблюдов, дабы различать их во время поединка, обряжали в яркие попоны, и чем больше одна попона отличалась от других, тем считалось лучше. Нередко на попоне даже помещались имена предков верблюда, если эти предки были известными бойцами, но разобрать написанное могли разве что те зрители, которые находились ближе всех к ограде.
Мехмед, разумеется, прекрасно мог всё прочитать, ведь ему как наместнику Манисы полагалось сидеть возле ограды на почётном месте под навесом, и этот навес — зелёный — Мехмедовы слуги начали устанавливать ещё с вечера.
Под зелёной полотняной крышей устроили широкий и высокий помост, застланный коврами и рассчитанный на то, чтобы там могли усесться несколько человек, а пока челядь занималась установкой шатров принца, сам принц, усевшись под навесом на помосте, принимал знатных гостей, которые то и дело приходили выразить своё почтение.
Пришедшие надеялись, что получат приглашение завтра сесть рядом с Мехмедом, но тот никого прямо не приглашал. Лишь иногда, если мулла, сидевший под тем же навесом, вмешивался и называл очередного гостя «очень достойным», наследник престола мог дать пришедшему надежду:
— Возможно, я приглашу тебя завтра для беседы, — однако слово «возможно» ни к чему не обязывало.
— Мехмед Челеби, будь милостив, — настаивал мулла, но принц повторял:
— Завтра посмотрим.
Церемония приветствий, которую скрытно наблюдал Андреас, обещала растянуться очень надолго, поэтому тайный наблюдатель отправился бродить по лагерю.
Теперь, когда сумерки совсем сгустились, всё вокруг освещалось лишь кострами, на которых готовилось мясо, издававшее пряно-горелый запах, иногда перебивавшийся запахом дыма, пота и свежего помёта животных.
«Обычный лагерь восточных варваров», — подумал грек, но без неприязни. Такая обстановка привлекала
Лагерь под открытым небом, куда принц так стремился последние недели, просто не мог вызывать у Андреаса отторжение. И, тем не менее, грек не чувствовал себя здесь своим человеком. Он ощущал себя чужестранцем, несмотря на то, что провёл в Турции первые восемнадцать лет жизни.
Андреас хотел бы сродниться с этой страной больше, но знал, что никогда не сможет. Греки и турки казались слишком разными. Лишь в отношении одного турка — умного и любознательного четырнадцатилетнего турка — Андреас питал надежду, что найдёт в нём родственную душу, и ради этого мальчика готов был предпринять очередную, пусть безнадёжную, попытку стать частью здешнего общества.
«Ради тебя, мой ученик, я попытаюсь», — думал Андреас, а в темноте смешаться с толпой и стать её частью казалось просто. На грека никто не обращал внимания. Все беззаботно трепали языками, смеялись, пели, и лишь тогда, когда он оказывался возле чьих-нибудь верблюдов, следовал настороженный вопрос:
— Тебе чего тут?
— Прошу прощения. Я просто иду мимо, — отвечал Андреас.
Ночевать греку пришлось в шатре вместе со слугами Мехмеда, поэтому не стоило беспокоиться, что нечаянно проспишь начало праздника. Андреас гораздо больше беспокоился, как выполнить просьбу ученика, то есть быть поблизости от него, но не попасться на глаза мулле, однако оказалось, что и об этом думать не нужно.
Утром один из челядинцев вдруг подошёл к Андреасу, с поклоном подал воду для умывания и тихо произнёс:
— Принц велел позаботиться о тебе. Я отведу тебя в такое место, откуда хорошо видно, как сражаются верблюды.
Грек очень удивился, а затем обрадовался, но не за себя, а за принца: «Похоже, мальчик научился повелевать. Раньше слуги относились к нему как к несмышлёному подопечному и почти указывали, что и когда делать, а теперь он указывает слугам. Хорошо. Так и должно быть».
Конечно, здесь также чувствовалось влияние главного распорядителя, велевшего слугам заботиться об Андреасе и ничего не говорить мулле, но сам принц тоже приобрёл среди слуг авторитет — в этом не было сомнений!
«Умница, Мехмед. Умница», — мысленно повторял грек, а меж тем челядинец отвёл его к навесу, приготовленному для принца и муллы. С тыльной стороны этот навес теперь выглядел как обычный шатёр — зелёное полотнище спускалось до самой земли, а вскоре выяснилось, что такая же полотняная стенка есть с левой стороны, и вот там-то — возле левой стенки — кто-то поставил почти пустую телегу.
— Забирайся в телегу, господин. Садись, — сказал челядинец, расстилая на дощатом тележном дне тюфяк, извлечённый откуда-то из-под колёс. — Тебе будет удобно.