Любимый ученик Мехмед
Шрифт:
Было видно, что ученик дурачится, но Андреас всё же решил ободрительно потрепать его по плечу, а принц, как оказалось, только этого и ждал — быстрым резким движением он схватил учителя за запястье вытянутой руки, а сам подался вперёд. Андреас, удерживаемый за руку, едва смог отстраниться, чтобы губы ученика не коснулись его губ, а Мехмед свободной рукой обнял учителя и предпринял ещё одну попытку украсть поцелуй.
Она не удалась лишь потому, что учитель локтем свободной руки упёрся ученику в грудь. Несколько мгновений прошло в напряжённом
— Прости. Я сделал так лишь потому, что ты сам этого хочешь. Ты знаешь, что я пытаюсь сломать преграду, которая находится не в тебе, а вне тебя. Она мешает тебе быть со мной так же, как мне — с тобой.
Такое происходило уже не в первый раз, поэтому Андреас произнёс с шутливой укоризной:
— Как тебе не стыдно?
— Мне некого стыдиться, учитель, — серьёзно ответил Мехмед.
— А если о твоих попытках узнает твой отец?
— Ему не станут доносить о таких пустяках, даже если увидят. Вот если бы ты хоть раз позволил, чтобы мои слуги привели тебя ночью в мои покои, или чтобы я сам пришёл к тебе, тогда…
— Не говори об этом даже в шутку. Ты знаешь, что мы не должны.
— Учитель, я знаю, — согласился принц, грустно вздохнув уже без притворства, — но моё терпение на исходе. С тех пор, как умерла моя мать, я всё больше размышляю над её судьбой. Учитель, моя мать провела всю жизнь в ожидании и умерла, ничего не дождавшись. Ей не было даже тридцати пяти, когда её не стало. И болезнь ни при чём. Моя мать просто зачахла в этом дворце. Я не хочу себе такой судьбы. Даже если я умру рано, пусть мне будет, что вспомнить. Учитель, почему ты не хочешь ничего придумать, чтобы нам быть вместе, но сохранить это в тайне? Ведь даже Сократ, а он был мудр, говорил, что не плохо, если учитель и ученик иногда сближаются физически. Иногда он это допускал, а мы с тобой не делали этого никогда. Если я умру…
— Почему ты думаешь о смерти? — удивился Андреас. — Ты не уподобишься своей матери. У тебя будет другая судьба.
— Я не уверен, — возразил Мехмед и пояснил: — Мне вспомнился албанский поход. Самый последний, который мы с отцом совершили прошлой весной. Я уже рассказывал тебе. Я говорил, что мы с отцом несколько месяцев осаждали Крую.
— Да, я помню, — отозвался учитель. — Вы сначала осадили этот город, затем пытались подкупить коменданта крепости, а затем обстреливали крепость из пушек, пробили ворота, и начался штурм.
— Но я не говорил тебе, — продолжал Мехмед, — не говорил, что удивился, когда отец велел мне самому вести воинов на штурм. Я не испугался, а удивился. Если бы я погиб там, у отца не осталось бы наследников. Мой младший брат Ахмед — ещё младенец. Неизвестно, выживет ли он. И всё же мой отец отправил меня к воротам крепости. И я подчинился беспрекословно. Я не показал себя трусом, но удивился. Неужели, мой отец не думал, что моя жизнь может оборваться? А теперь я думаю, что если бы это случилось, то в последний миг перед смертью я подумал бы о тебе, учитель, и пожалел, что мы с тобой не переступили последний предел. Как мне было бы жалко! Как жалко! Это значило бы, что все годы ожидания прошли зря, и я подобно моей матери умер бы, ничего не дождавшись.
— Теперь опасность позади, — заметил учитель.
— А если мы с
— Не говори так. Даже по-гречески не говори, — строго сказал Андреас. — Эти разговоры не принесут тебе ничего, кроме сомнений. К тому же, если бы четыре года назад ты не отправился в Албанию, то не привёз бы оттуда Гюльбахар-хатун. Ты уже забыл о ней?
— Учитель, не напоминай, — снова вздохнул принц и отмахнулся.
Наверное, он вспомнил минувшие времена, когда ещё надеялся, что Гюльбахар-хатун, которая продолжала жить в Дидимотике вместе с маленьким Баязидом, вернётся.
Два с половиной года назад Мехмед, узнав, что вскоре в Манису приедет великий визир Халил-паша, подумал, что многое может измениться в лучшую сторону. Пусть отношение принца к этому чиновнику было весьма неприязненное, поскольку Халил-паша не считал Мехмеда толковым, но Мехмед собирался оставить обиды в прошлом, а также показать, что изменился, поумнел и повзрослел. Такое поведение стало бы очень своевременным, ведь великий визир должен был приехать именно для этого, чтобы проэкзаменовать султанского сына, то есть узнать, начал ли недавний сорванец проявлять способности.
В итоге великий визир был впечатлён, хоть и старался сохранять невозмутимость, а насколько он впечатлён, стало понятно, когда в том же году летом принц получил повеление приехать ко двору в Эдирне.
Оказалось, что султан в качестве поощрения решил взять сына с собой в очередной албанский поход. В том походе султан и шестнадцатилетний Мехмед точно так же осаждали Крую, как и прошлой весной, но шестнадцатилетнего Мехмеда пожилой Мурат не посылал в бой, берёг. Казалось, что после долгой отчуждённости отец и сын наконец-то поладили.
Затем в Албанию пришла весть, что венгры хотят атаковать северные турецкие рубежи. Отец Мехмеда отправился в другой поход, чтобы отбить нападение, а сыну велел быть в Эдирне, и это казалось ещё одним знаком, что всё налаживается. Помнится, Мехмед сказал Андреасу, приехавшему в турецкую столицу вместе с остальными учителями:
— Кажется, отец оказал мне милость, когда оставил в Эдирне. Ведь Гюльбахар совсем рядом, до неё меньше дня пути.
Отец Мехмеда воевал с венграми почти всю осень, и за это время Мехмед несколько раз наведывался в Дидимотику, чтобы увидеть жену и своего сына Баязида. Принц радовался, что смог это сделать, но смотрел в будущее с настороженностью:
— Как ты думаешь, учитель, отец позволит мне снова жить с женой?
— Есть только один способ узнать, мой мальчик, — отвечал Андреас. — Обратись к отцу со смиренной просьбой. Не забудь сказать, что виноват, поскольку женился без разрешения. Попроси милости.
Увы, отец не разрешил супругам воссоединиться и даже не позволил сыну остаться в Эдирне, откуда до Дидимотики было совсем не далеко. Мурат сказал, что Мехмед должен вернуться в Манису и продолжить обучение наукам.