Любить ненавидя
Шрифт:
– Чего?
– Скажите, Вы не знаете, есть в этом доме девятая квартира? У Вас вот номер восемь и последний этаж. А девятая? У нас вот адрес…
Гавриленко запнулся, решив, что снова удаляется от интересующего его вопроса.
Мужичок сначала уставился на Саню, затем подозрительно посмотрел вверх, видимо, решив проверить, на последнем этаже он живет или нет, и достаточно эмоционально покачал головой из стороны в сторону:
– Не-а!
– Ясно, – поджал губы Саня, и уже сделал движение, чтобы идти, но вдруг резко повернулся и раздраженно бросил в лицо мужичку:
– Но
Алкаш испуганно отпрянул назад, по-видимому, не ожидая такого напора и испытав состояние легкого шока, но оказалось, что шок подействовал довольно своеобразно: внезапно его осенило. Его лицо исказилось неким подобием улыбки, словно именно в этот момент он вспомнил, где припрятал заначку. Махая перед своим носом указательным пальцем и опершись на косяк двери, он начал размышлять вслух:
– А! Девятая!.. Понял! Девятая – это ж… Манька! Точно… Манька!
– А где ее квартира? – нетерпеливо, словно боясь, что мужичок потеряет нить своих рассуждений, поинтересовался Леня.
Но тот уже всем своим видом показывал, что за эту самую нить он ухватился цепко:
– А внизу… в полуподвале. Вот сейчас из дома выйдете и сразу направо. Там еще такой навес, металлический, над…
Саня не стал дослушивать пояснения алкоголика, однако и не забыл поблагодарить его. Дернув Леньку за рукав, он стремительно ринулся вниз по лестнице.
Действительно, за углом дома оказался полуподвал с наполовину уходящими ниже уровня земли окнами и покрытым старой ржавой жестью навесом, на который ребята при предыдущих осмотрах дома не обратили внимания, приняв его за служебное помещение. На двери подвала красовалась большая, выведенная мелом «девятка».
– Слышь, Саня, но это же гадюшник какой-то, – расстроенно произнес Ленька, глядя на замызганную, с пятнами облупившейся и потрескавшейся краски дверь.
Саша и сам не скрывал своего разочарования, но, уже находясь у цели, все-таки решил довести начатое до конца:
– Да ладно, Ленчик, сейчас узнаем: ночевать-то где-то все равно же надо.
Гавриленко постучал. Его стук послужил сигналом для огромной своры шавок, тут же рванувших к двери с ее противоположной стороны, лающих, скулящих и завывающих на все лады.
– Иду! Иду! Кто там? – послышался за дверью довольно приятный женский голос.
– Мы студенты, – приблизившись к двери, громко произнес Саша. – Вы оставляли свой адрес в пединституте?
– Студенты? – замешкалась женщина за дверью, но тут же радостно произнесла: – Ах, студенты! Да, оставляла, зайчики мои. Сейчас. Сейчас.
Общение продолжалось через дверь: хозяйка квартиры, видимо, наводила последние приготовления, дабы повыгоднее представить лицом товар, то есть свою так называемую полуподвальную квартиру.
– Деточки, бегите на место, не расстраивайте маму. На место, ласточки, зайчики мои. На место!
– Это она так с собаками разговаривает, понял, – улыбнувшись, прошептал Саня.
– Да понял! Понял!
Настроение Леньки за последний час заметно ухудшилось. Это ж надо, сунуться
На время вступительных экзаменов место в общежитии Фомину дали без проблем, даже не спрашивали ни о чем – так возомнил, что вопрос не актуален. А тут такой облом! Самое смешное, что завтра первое сентября, торжественное открытие нового учебного года, наверно, линейка какая-то будет, или что там у них бывает. Все придут нарядные, довольные. А они с Саней? Стоят, как отбросы общества, у какой-то, с позволения сказать, квартиры, расположенной в подвале, да к тому же еще и не знают, примут их здесь на ночевку или нет. Хорошенькое дело!
Наконец дверь, видимо, повидавшая на своем веку еще городничих и околоточных, проскрипев что-то на понятном лишь ей языке, открылась. Перекрывая узкий проход в квартиру своим огромным туловищем с несколькими свисающими складками по бокам, проступающими под легким ситцевым платьем, а толстыми ногами в потрепанных тапочках сдерживая полчище собачонок, пытающихся просунуть любопытные мордочки в оставшиеся щели, перед студентами предстала словно сошедшая с полотен Рубенса дородная женщина лет пятидесяти пяти. Ее лоснящаяся на щеках кожа, провисшая несколькими ровными рядами у подбородка, окрашенные в каштановый цвет и накрученные на крупные бигуди волосы делали портрет еще более выразительным. Но даже при невероятной полноте и наличии тройного подбородка во внешности этой женщины вполне угадывались черты некогда красивой и, без сомнения, привлекательной особы. Та еще Грация!
– О! Мальчики! – всплеснула она руками. – Так вы студенты? Какого института?
– Педагогического, – удивился Саня. – А разве вы не в педагогическом свой адрес оставляли?
– Конечно, конечно, и в педагогическом тоже, – с готовностью закивала головой особа с тройным подбородком и, разворачиваясь, отчего все ее жировые складки плавно, словно холодец, заволновались, махнула рукой, предлагая следовать за ней. – Проходите! Проходите! А на собачек не обращайте внимания, они смирные, ласковые. Они не кусаются.
Гавриленко, громко выдохнув, словно входил не в квартиру, а следовал за Данте в подземное царство мертвых, шагнул первым, Фомин – за ним. Идя за женщиной по узкому, заваленному коробками коридору, Ленька попытался было хоть приблизительно сосчитать количество собак, копошащихся повсюду, но они так резво перемещались и кружились у ног, что он бросил это бессмысленное занятие. В нос ударил резкий противный запах, в котором смешались «ароматы» подвального помещения, животных, заполонивших его, какой-то ужасно неаппетитной, даже противной снеди, готовившейся то ли на ужин, то ли для кормления домашних питомцев.