Любить ненавидя
Шрифт:
Александр Васильевич удивленно посмотрел на брошенные прямо на тропе, протоптанной рыбаками, пешни2, которые и без замечаний Кузьмича хотел переступить, уже открыл рот, чтобы сказать что-то более резкое, но сразу же передумал: не стоит втягиваться в бесцельные дискуссии. Лишь спросил, указывая рукой на пешни:
– Это, что ли?
– А то не видишь.
Кузьмич, похожий в своем пухлом комбинезоне на Карлсона, разве что без пропеллера, переваливаясь из стороны в сторону, приблизился к Гавриленко и, упершись руками в бока, встал напротив. От него несло перегаром.
– Ну, извините, – выдавив улыбку, тихо промолвил Александр Васильевич,
– И вообще, Профессор, давно хотел с тобой поговорить. Ты ж с виду вроде интеллигентный человек: все время «здрасьте», «до свидания», «извините». Только вот смотрю я на тебя и никак не пойму: то ли ты и вправду нелюдимый такой, то ли так высоко взлетел, что до таких работяг, как мы, – Кузьмич повел рукой в направлении своих приятелей, посмеивавшихся в стороне, – и опуститься не хочешь. Вот ты мне объясни: чего ты все от людей прячешься, чего где-то по закоулкам рыбачишь?
– Послушайте, Кузьмич…, – посчитав, что вопрос прозвучал и на него надо отвечать, начал Гавриленко и осторожно положил свою руку на руку рыбака, сжимающую рукав.
– Нет, это ты послушай, – глаза кузнеца мгновенно налились злобой. – Во-первых, это я нормальным людям Кузьмич, а таким, как ты, Павел Кузьмич. Не меньше. Это к твоему ученому сведению. Мы, знаешь, тоже не какие-нибудь гады ползучие и, если надо, летать не хуже твоего умеем. А во-вторых, хочу тебе сказать. Какой-то ты скользкий весь, белый, пушистый. Такой, как…, – рыбак на мгновение осекся, по-видимому, подбирая слово, наиболее полно, по его мнению, охарактеризовавшее бы Гавриленко, – как мягкая игрушка детская. Как обезьянка какая-то. С такими, знаешь, хи-и-и-итрющими глазенками: зырк туда-зырк сюда. И они, эти глазенки, знаешь, бегают, бегают – остановиться не могут. Ты ж это… Ты мужиком будь, Профессор!
Гавриленко, сощурив глаза, внимательно и предостерегающе глянул на Кузьмича – слова кузнеца его определенно обозлили и обидели. Но он все же постарался держать себя в рамках приличия.
– Для начала, – его голос был спокоен, но тверд, – я бы все-таки попросил Вас обращаться ко мне на «Вы» (он сразу же краем уха услышал со стороны друзей Кузьмича неприличное слово, сказанное в его адрес, но лишь грозно глянул в направлении произнесшего их и не ответил на оскорбление). Я так понимаю, у нас не настолько близкие отношения, чтобы Вы мне «тыкали». Ну, а во-вторых, позвольте поинтересоваться, что же, именно в Вашем понимании, значит быть мужиком?
Кузнец, словно не обратив внимания на первое замечание Александра Васильевича, видимо, изначально чувствуя какое-то превосходство перед «вшивым интеллигентишкой», сразу перешел ко второму вопросу.
– Во, опять «позвольте». Тьфу! Ну, если ты мужик, – он сделал акцент на слове «ты» и ткнул пальцем в грудь Профессора, – то хоть раз бы бутылку взял, закуску. Да пришел сюда или еще куда, посидел, выпил с мужиками, поболтал, в конце концов, о жизни. Мы ж тут все рыбаки: чуть ли не каждые выходные видимся. А то корчишь из себя интеллигента сраного.
Кузьмич презрительно сплюнул.
В душе Александр Васильевич встрепенулся, но тут же взял себя в руки, не показал виду. Нет, у него не возникло абсолютно никакой паники. И никакого – ни морального, ни физического – превосходства со стороны кузнеца он тоже не чувствовал. Наоборот. Лет двадцать пять назад от Кузьмича и его компании после подобных слов уже не осталось бы мокрого места. Уж за себя-то постоять Гавриленко сумеет. Но в нынешнем положении ввязываться в драку, доказывать что-то кулаками Александр Васильевич считал ниже своего достоинства. Не хватало еще, чтобы разговоры о подобном мальчишестве до университета дошли.
Поэтому он снял свою перчатку и просто крепко сжал руку Кузьмича у запястья, освободив от нее рукав своего тулупа, отвел ее в сторону и, решительно посмотрев ему прямо в глаза, медленно, но четко выговаривая каждое слово и давая понять, мол, увы, приятель, не на того напал, произнес:
– Я бы попросил выбирать выражения!
Кузьмич на мгновение опешил. Он не ожидал от всегда спокойного, замкнутого Гавриленко столь решительных действий, потому в его глазах определенно можно было прочитать некоторое недоумение, возможно даже, секундное потрясение.
– Это раз, – почувствовав состояние кузнеца, Александр Васильевич продолжал смотреть прямо ему в глаза. – А теперь два. Видно, у нас с Вами совершенно разное представление об этих самых нормальных мужиках, потому что именно с нормальными мужиками, как Вы только что выразились, я не только бутылку, а и две, и три выпью. Но только не со всякой брызжущей слюной швалью! Уяснили Вы себе это, уважаемый Павел Кузьмич?
Гавриленко надеялся подавить Кузьмича своим интеллигентно-простецким красноречием и напором, хоть одновременно пожалел, что не сдержался и опустился до не совсем приемлемого в этой ситуации оскорбления. В любом случае, его слова и действия все же не возымели ожидаемого эффекта: противник тоже оказался не робкого десятка. Слова Профессора завели кузнеца не на шутку. Тут же отойдя от временного замешательства и сообразив, что его, мягко говоря, «строят», чего допускать он категорически не хотел, Кузьмич крепко вцепился в полы воротника Александра Васильевича и, брызнув слюной, протянул:
– Че-е-его-о-о-о?
Александр Васильевич, видя, что ничтожная словесная перепалка приобретает совершенно иной характер, перерастая в элементарное приложение физической силы, тут же бросил на лед свой ящик, тоже вцепился руками в воротник своего противника, и они застыли в таком положении, тяжело дыша и гневно глядя в глаза друг другу.
Собутыльники Кузьмича, до этого лишь посмеивавшиеся да со стороны наблюдавшие за его перепалкой с Профессором, начали потихоньку подыматься со своих мест, недоуменно поглядывая то друг на друга, то не на шутку схватившихся между собой рыбаков. Один из них, электросварщик из ЖЭКа Чупа Чупс (Гавриленко был знаком с ним так же коротко, как и с Кузьмичом, но знал, что так того прозвали за блестящую лысую голову, которая сейчас скрывалась под кроличьей шапкой), подошел к ним поближе. Вопреки неприятным прогнозам Александра Васильевича, Чупа Чупс не стал еще больше усугублять конфликт, а наоборот, аккуратно придержав своего собутыльника-кузнеца за рукав куртки, вполне дружелюбно произнес, обращаясь к нему:
– Да оставь ты его, Сеня. Ну, зачем тебе это надо! Не видишь, что ли: это ж колесо не от нашего воза.
Он заговорщически глянул на Гавриленко, мол, давай, вали отсюда, не доводи до греха, и попробовал потянуть своего дружка к компании. Кузьмич сопротивлялся, все еще бросая глазами огненные молнии в Профессора, но шаг за шагом, рывок за рывком, благодаря Чупа Чупсу и другим рыбакам из их компании, присоединившимся к электросварщику, отдалялся от своего противника.
Александр Васильевич какое-то время еще постоял на прежнем месте, внимательно наблюдая за действиями шумной и многоголосой братии, и, лишь убедившись, что пик ссоры миновал, одернул тулуп, выровнял свалившийся набок ящик и подобрал отброшенную в суматохе пешню. Раскрасневшийся Кузьмич, правда, долго матерился, потрясая кулаком и вовсю поливая Гавриленко грязью. Весь этот стихийный словесный поток, в итоге, вылился в клятвенное обещание непременно разобраться со «сраным интеллигентишкой» самым что ни на есть серьезнейшим образом и в очень короткие сроки.