Любивший Мату Хари
Шрифт:
— Тебе не следовало приходить, — сказала она ему. — Тебе не надо было преследовать меня.
Он был измождён. Он вспотел, рубашка потеряла свой вид, а слишком большое количество выкуренных сигарет вызвало головную боль.
— Я разговаривал с твоим Марциалом Казо, — сказал он.
— Превосходно. Тогда ты знаешь, чем я здесь занимаюсь.
— Я чуть-чуть разузнал также о твоём майоре фон Калле.
— Тогда тебе известно, почему французский атташе проинструктировал меня встретиться с ним.
— Бога ради, Маргарета, он германский военный атташе.
— Но в том-то и весь смысл. Кстати, ты знаешь, что он
— Отлично для них. Но не для тебя.
На столе лежали фотографии, пачка старых рекламных снимков, которые она, должно быть, возила с собой годами.
— Когда ты встречалась с ним? Со школьным приятелем Руди?
— С майором? В субботу.
— Что ты ему сказала?
Она подхватила боа из перьев:
— Я сказала ему — я старый друг Руди и желаю поговорить с ним о моём аресте в Лондоне. Я хотела бы узнать, кто такая Клара Бенедикс.
— И что он ответил?
— Он был немногословен. В любом случае я таким образом ухитрилась познакомиться с ним. После мы говорили о... многих хороших вещах.
— Каких вещах?
Она обернула боа вокруг плеч и вновь застыла перед зеркалом:
— О Рудольфе Шпанглере, о субмаринах, о других вещах, которые могли бы спасти жизнь французов... и британцев. — Затем, внезапно отбрасывая боа и оборачиваясь: — Это верно, Ники. Я могу получить информацию для спасения...
— Ты спала с ним?
— Ну, Ники.
— Ты спала с фон Калле?
— Ещё нет.
Она подхватила пеньюар, приложила к плечам, но вдруг нахмурилась и уронила его.
— Ники, ты, кажется, не понимаешь. Мой статус переменился. Всё, что я сейчас делаю, санкционировано французами. И между прочим, я даже отослала сегодня свой первый рапорт.
— Кому отослала?
— Капитану Ладу. Мне велели отправить донесения ему.
— Ты совершенно права, Маргарета, твой статус действительно переменился. Понимаешь, сначала они намеревались использовать тебя, чтобы поймать большую рыбу, может быть, даже Шпанглера. Ладу всё изменил. Вместо того чтобы использовать тебя в качестве основного блюда. Сейчас это готовится. Ты должна стать их настоящим уловом: Мата Хари — берлинская шпионка.
Она вновь пристально рассматривала его:
— У меня нет ни малейшего представления, о чём ты говоришь, Ники.
Но она понимала, она просто не могла этого принять.
— Всё обычно. Война для нас идёт плохо. Командование критикуют. Теперь требуется, чтобы полетели головы, так оправдывают резню на Сомме. А ещё лучше, чтобы полетела одна голова. На Сомме зацепило шестьдесят тысяч парней, двадцать тысяч убитых. Уже ясно, что невозможно возложить вину на кого-то из генералов — плохо для морального духа, ещё хуже для генералов. Нет, вы должны найти чёртова козла отпущения, кого-то, на кого можно показать пальцем и воскликнуть: «Смотрите, это не наша вина! Нам ударил кинжалом в спину шпион». А все знают, что гунны использовали красивых женщин, чтобы соблазнять наших парней... красивых, окутанных сплетнями женщин, похожих на тебя.
Она вновь посмотрела в зеркало, но на собственное отражение, а не на его.
— Я знаю, ты пытаешься помочь, Ники. Я знаю, что не должна очень сердиться. Но Марциал Казо уверял меня, что...
— Не будь чертовски глупа. Не всякий ради тебя готов на тяжкие испытания. Казо даже не вспомнит, что говорил с тобой. Когда придёт время, он даже
— Это другое, Ники. Ты всегда недооценивал меня. Всегда недооценивал.
— Нет, я просто верно оценивал их. Послушай меня. Сначала они послали тебя к Крамеру, чтобы установить цену. Вспомни, он предложил деньги, и ты даже торговалась, думая, как бы тебе наконец получить компенсацию за свои чёртовы меха. Затем к тебе послали Меррика, чтобы определить, насколько ты годна, и он возвестил, что ты годишься. Наконец приходит время Ладу, который готовит тебя к тому, чтобы принести в жертву, и потом они отправляют к тебе меня, пообещав мне позволить тебя спасти, если ты невиновна. Только они сделались нетерпеливы, им надоело, что я не добиваюсь никаких результатов. И конечно, они не доверяют мне. Поэтому они отдали тебя здешнему человеку Шпанглера.
Она почти улыбалась, улыбкой, которую, он был уверен, она надевала в присутствии не имеющих надежды любовников.
— Французы дают мне возможность оправдаться, Ники, возможность, которой я хотела воспользоваться. И я намерена это сделать.
— О Боже, раскрой глаза. Они откармливают тебя для того, чтобы убить. Им не нужно, чтобы ты шпионила за фон Калле. Они просто хотят, чтобы тебя видели с ним — с мадридским представителем разведки Шпанглера. Ты этого не понимаешь?
Её глаза не упускали из виду его глаза в зеркале, в то время как руки сжались в кулаки.
— Я скажу тебе, что я начинаю понимать, Ники. Ты говоришь всё, что угодно, лишь бы удержать меня для себя, в своей постели. Ты пытался восстановить меня против каждого мужчины, с которым я была, против каждого мужчины... со средствами, готового обеспечить мою жизнь, — Ролана, Рудольфа, Вадима, даже Чарльза и других — всё для того, чтобы использовать меня самому. Я вижу, ты пытаешься связать меня по рукам и ногам с того самого момента, как мы встретились, с первого раза, как ты нарисовал меня, захватил меня на твоём драгоценном холсте. — Её голос вырос до крика: — Что ж, ты никогда не хотел просто рисовать меня! Ты хотел владеть мной!
И конечно, он вынужден был признаться себе самому, что она в достаточной степени права. Но ещё она так была не права, так трагически не права, не веря ему сейчас...
От «Паласа» до «Бристоля» приблизительно около мили, извилистой мили через густо населённый район с плохо освещёнными улицами. Ковыляя там, он понял, что заболел лихорадкой, но не осознавал, насколько болен, пока не добрался до своего номера. Он не раздеваясь лёг в постель и подождал, когда гаубицы у него в голове откроют заградительный огонь. Вновь и вновь он возвращался к её словам о нём. Убеждённая в их правде, она не способна была поверить ему, а от этого зависела её жизнь.
Он закрыл глаза, и на короткий миг увидел её в самом худшем виде, и это зрелище было ему отвратительно: шлюха-любительница с избытком румян. Он натянул одеяло по шею и вспомнил её в лучшее время: воодушевлённая, рядом с более чем состоятельным мужчиной, женщина-дитя, способная взять и уйти, если того желает её душа. Вся её неразборчивость в любовных связях была поиском, считал он, даже, возможно, некой разновидностью самопожертвования. Что ж, любимая, с Божьей помощью ты почти нашла. После жизни, полной любовных связей, ты имеешь дело с тем, кто безжалостен, у кого нет сердца, обливающегося кровью. Зелле... Зелле...