Люблю тебя. Прости

Татьяна Пасмурова

После последней фразы Ильи Валерьевича в палате наступила не совсем удобная тишина. Мария какое-то время смотрела на мать, словно ведя с ней диалог, а потом решительным жестом открыла сумочку и достала из нее тетрадь далеко не первой свежести, открыла ее практически в самом начале, перевернула буквально одну–две страницы и прочла:

– «Позднее в сумочке я обнаружила целую пачку крупных купюр. Большого труда стоило мне вспомнить, что после того, как мы с Ильей вышли из его дома, он отдал мне эти деньги, причем даже не объяснил, зачем, а может быть, я просто не помню причин? Он же спьяну мог вообще забыть о том, что

отдал эти деньги мне! Думаю, что я поступила правильно, вернув вчера их Насте. Честно говоря, я даже и не знаю, сколько там было. Но больше меня волнует другое: понравилась ли я Илье, вдруг он меня даже видеть не захочет, а из-за этих денег он вынужден будет встречаться со мной?

Нет, пусть уж лучше сам решит, нужна ли я ему. Если нужна, то он знает, где меня искать, а если нет, так пусть лучше и не появляется».

– Что это?

– Это отрывок из первой записи в дневнике моей матери, о котором я Вам говорила.

– Но из него следует, что она не оставляла себе эти долбанные деньги, то есть получается, что их забрали Кунаевы? Но как так-то?

Илья встал и нервно заходил по палате, совершенно не обращая внимания на то, что ходит в одних носках. Мария с живым интересом наблюдала за действиями мужчины, который спустя столько лет узнал правду о камне преткновения, не позволившем когда–то обрести ему свое счастье. В одно мгновение лицо этого человека стало серым, словно из него выкачали саму жизнь. Он остановился у постели матери Маши, сначала очень осторожно коснулся ее руки, а потом и сам наклонился к ней, чтобы нежно поцеловать ее лоб.

Мария с замиранием сердца следила за его действиями. Почему-то совершенно не к месту ей вспомнились слова из какого-то сказочного фильма о поцелуе истинной любви, призванном разрушить злые чары и пробудить заколдованную красавицу ото сна. Но как бы она не тешила себя надеждой, чуда не произошло. То ли поцелуй был неистинным, то ли раскаяние фальшивым, то ли просто время уже ушло, обесценив их чувства. Молодая женщина неслышно выскользнула из палаты, чтобы принести им двоим кофе из стоявшего в дальнем углу коридора автомата.

– Может быть, выйдем на воздух? – Илья Валерьевич подошел к девушке, когда она уже один стакан держала в руках. – Давай я тебе помогу.

– Да, идемте, подышим. Это Вам, – Мария протянула Илье Валерьевичу большой стакан кофе. – Надеюсь, Вы пьете черный с сахаром?

Илья утвердительно кивнул. Они молча спустились по лестнице на первый этаж, прошли мимо скучающего охранника и вышли на воздух.

– Тяжело, наверное, узнавать такое?

– Да, нелегко. Особенно принять тот факт, что только собственная глупость вперемешку с гордостью помешали стать счастливым.

Они пропустили ярко освещаемую фонарями скамейку напротив самого входа и сели на скамейке, спрятанной от любопытных глаз небольшой живой изгородью.

– Знаешь, теперь мне становится понятно, почему Кунаев настоял на том, чтобы взять ее к нам. Я тогда долго не мог понять его мотивов, а он просто был в ней уверен, но при всем при этом, причину своей уверенности он так и не озвучил, сказав только, дословно: «Она никогда не посмеет обворовывать своих благодетелей».

– Странная фраза из уст человека, который считается другом.

– Нет, вполне нормальная для Кунаева. Это в его характере – показушничество и возвышение себя любимого всеми ведомыми и неведомыми способами.

– И

Вы мирились с этим человеком? Даже имели совместный и насколько я знаю, весьма прибыльный бизнес.

– Да, который с приходом Кунаева, спустя всего лишь четыре года успешно разорился.

– Печально.

– Нет, ты знаешь, вполне закономерно. Этот человек все и всегда разрушал в моей жизни. Это видели все, кроме, как они думали, меня. А я просто-напросто был ему должен, чем он, в свою очередь, весьма талантливо пользовался, – Илья достал из кармана куртки пачку, но никак не мог достать из нее сигарету, он просто вертел ее в руках, снова погрузившись в воспоминания.

Мария терпеливо ждала продолжения и боялась спугнуть, отчетливо понимая, что сейчас Илья Валерьевич решает, какой вариант выбрать: или полностью довериться ей, или никогда и ничего правдивого не рассказывать, а только озвучивать «прилизанную» версию своей судьбы.

– Ты уверена, что хочешь все это знать? Зачем тебе все это? Прожили так, как прожили. Все равно уже ничего не изменить.

– Илья Валерьевич, для меня это очень–очень важно. А еще, насколько я понимаю, это важно для вас обоих. Может быть, сейчас пришла уже пора во всем разобраться?

– Что ж… Я закончил девять классов, затем поступил в «Александровку».

– Это, по-моему, политехнический колледж?

– Да, точно. Поступил я на специальность «Строительство и эксплуатация зданий и сооружений», – Илья наконец-то прекратил теребить сигареты, достал одну из пачки и закурил. – После окончания ушел в армию. Попал, разумеется, в стройбат, в один из военно-строительных отрядов в Сибири. Возводили мы там секретный объект, а если серьезно, то обустраивали огромные охотничьи угодья в такой глуши, куда добраться можно было только на вертолетах, – мужчина снова на какое–то время замолчал, сделал несколько глубоких затяжек и продолжил: – Поплатился я тогда за выбранную специальность знатно.

– В смысле? Что может быть плохого в такой престижной специальности?

– Поверь, если бы не эта профессия, вся моя жизнь сложилась бы совершенно иначе.

– Почему Вы так разочаровались в своем выборе?

– В нем-то я как раз и не разочаровался, но до сих пор ужасаюсь его последствий, – наступила очередная минута тишины. – Мария, ты, наверняка, не знаешь, что ранее в строительные войска брали, в основном, парней с судимостями, как правило, с условными сроками, так что догадаться несложно, какие там были отношения между солдатами. Практически та же самая зона.

– Илья Валерьевич, Вы серьезно? В армию брали судимых?

– Да, то ли это была своеобразная школа перевоспитания, хотя там быстрее нормальные пацаны перенимали все повадки зэков, то ли государство хотело с каждой, пусть даже самой паршивой овцы, получить хоть какой–то клочок шерсти. А это, считай, была практически дармовая рабсила. Так вот, представляешь, какие там царили порядки?

– Нет, и даже представить боюсь.

– Был у нас один ефрейтор. Человеческого в нем было гораздо меньше, чем в медведе–шатуне. Я из-за колледжа пошел в армию уже не со своим возрастом, а он и того старше был. Сколотил он под стать себе и компанию. Солдаты боялись их до состояния нестояния, даже командиры опасались. Опускали они каждого молодого, кто в часть попадал. Знаешь, была этакая рота петушков, строящих элитный объект.