Любовь дерзкого мальчишки

Вернер Эльза

Девушка в отчаянии вскочила, подбежала к открытому роялю и начала играть, но Губерт тотчас же очутился возле нее.

— Ах, мой любимый вальс! — воскликнул он. — Конечно, музыка лучше всего передает чувства. Не правда ли?

Маргарита отчаялась: сегодня все было в заговоре против нее. Это была единственная пьеса, которую она знала наизусть, но она не решилась играть по нотам, так как видела, что Губерт только и выжидает паузы, чтобы выразить словами чувства, переполнявшие его сердце, а потому изо всех сил в самом бурном темпе барабанила этот

вальс. Получалось что-то ужасное; лопнула струна, но шум был такой, что должен был заглушить всякое объяснение.

— Разве здесь уместно фортиссимо? — отважился спросить Губерт. — Мне кажется, вся пьеса должна исполняться совсем пиано.

— А я исполню ее фортиссимо, — заявила Маргарита, так ударив по клавишам, что лопнула вторая струна.

Асессор, будучи немного нервным, вздрогнул.

— Вы испортите этот прекрасный инструмент, — произнес он.

— На что же существуют на свете настройщики? — крикнула Маргарита.

Заметив, что этот «музыкальный шум» неприятен Губерту, она забарабанила с еще большей силой, хладнокровно пожертвовав третьей струной. Это наконец подействовало. Асессор убедился, что сегодня не удастся объясниться, и решил отступить.

Когда он ушел, Маргарита встала и заперла рояль.

— Лопнули три струны, — произнесла она с некоторым удовлетворением, — но все же я не дала ему объясниться; пусть с ним разделывается папа.

Она села к столу, взяла книгу и снова углубилась в «Историю германистики».

Несколькими часами позднее Вольдемар Нордек возвращался верхом из Л., куда поехал сегодня утром и где довольно часто бывал в последнее время. Он знал, что его отношения с матерью являлись предметом разговоров в Л., а потому старался не давать пищи всяким вздорным слухам и показывал всем, что совершенно спокоен. Теперь, когда он был в лесу один, его лицо выражало глубокую тоску, а лоб был мрачно нахмурен. Он ехал шагом, не разбирая дороги, и на одном из перекрестков машинально придержал лошадь, чтобы пропустить летевшие во весь дух сани.

Норман вдруг поднялся на дыбы; всадник так сильно дернул узду, что лошадь испугалась и бросилась в сторону, попав при этом в канаву, шедшую вдоль дороги и только слегка прикрытую снегом, и чуть не упала вместе с всадником. Однако Вольдемар быстро заставил коня выскочить из канавы.

Между тем сани по приказанию сидевшей в них дамы остановились, и молодой человек приблизился к ним. Сидевшая в них дама была бледна и заметно взволнована.

— Простите, графиня Моринская, если я перепугал вас, — произнес он. — Моя лошадь испугалась неожиданной встречи.

Ванда была не из пугливых, и причиной ее сильной бледности являлся, вероятно, не столько испуг, сколько неожиданная встреча.

— Надеюсь, вы не ушиблись? — спросила она.

— Я — нет, но Норман… — Вольдемар не договорил и быстро соскочил с седла. Лошадь, видимо, повредила себе заднюю ногу. Вольдемар быстро осмотрел ее и снова обратился к молодой графине: — Это пустяки, — произнес он прежним холодным и принужденным тоном. —

Прошу вас не терять из-за этого своего времени.

Вслед за тем он, поклонившись, отступил в сторону, чтобы пропустить сани.

— Разве вы не сядете на лошадь? — спросила Ванда, видя, что он обернул поводья вокруг руки.

— Нет, Норман сильно хромает, ему больно идти, и он не может нести всадника.

— Но ведь до Вилицы два часа езды, — заметила Ванда, — не можете же вы проделать этот путь пешком, да еще медленным шагом!

— Но мне не остается ничего другого, — спокойно ответил Нордек. — Я должен отвести свою лошадь хотя бы в ближайшую деревню, куда потом могу послать за ней.

— Но уже стемнеет, прежде чем вы достигнете замка.

— Не беда, я знаю дорогу.

Молодая графиня бросила взгляд на дорогу, ведущую в Вилицу и терявшуюся в лесу.

— Не лучше ли было бы, если бы вы воспользовались моими санями? — тихо, не поднимая глаз, произнесла она. — Мой кучер мог бы тем временем отвести вашу лошадь в деревню.

Вольдемар с изумлением посмотрел на нее: это предложение крайне поразило его.

— Благодарю вас, но вы, вероятно, едете в Раковиц…

— Крюк через Раковиц не так велик, — поспешно перебила его Ванда, — а оттуда вы сможете один ехать в моих санях.

Эти слова были произнесены с трудом, и в них слышалась большая тревога. Прошло несколько секунд, пока Вольдемар ответил:

— Я думаю, будет лучше, если я поеду прямо в Вилицу.

— Но я прошу вас не делать этого, а ехать со мной.

На этот раз в голосе Ванды так ясно слышался страх, что Вольдемар перестал противиться. Он передал кучеру лошадь, приказав ему как можно осторожнее доставить ее в ближайшую деревню, и вскочил в сани, причем разместился на находящемся позади сиденья месте для кучера и взял вожжи.

Поездка происходила в полном молчании. Вольдемар сосредоточил все свое внимание на лошадях, а Ванда, завернувшись в шубу, даже ни разу не повернула головы.

Было уже начало марта, но зима в этом году, казалось, вовсе не хотела кончаться. Дорога, сначала шедшая по полю, снова повернула в лес, где снег был так глубок, что лошади, с трудом передвигая ноги, шли шагом. Темные сосны, стоявшие по бокам дороги, низко склонялись под тяжестью покрывавшего их снега; одна из ветвей задела голову Вольдемара, и облако белых хлопьев посыпалось на его спутницу. Последняя слегка обернулась к нему и проговорила, указывая на деревья:

— Дорога в Вилицу все время идет по такому лесу.

— Это для меня не новость, — улыбнулся Вольдемар. — Я достаточно часто езжу по этой дороге.

— Но не ходите пешком и притом в сумерки. Неужели вы не знаете или не хотите знать, что вам грозит опасность?

Улыбка сбежала с лица молодого человека и уступила место обычной серьезности.

— Если бы я сомневался в этом, то пуля, на днях пролетевшая над моей головой, когда я возвращался из пограничного лесничества, наверное, сделала бы меня умнее.