Любовь дерзкого мальчишки
Шрифт:
— Ну, если вы уже имели опыт в данном отношении, то ваши постоянные поездки без провожатого являются прямо-таки вызовом, — воскликнула Ванда, не будучи в состоянии скрыть свой страх.
— Я никогда не выезжаю без оружия, а от выстрела из-за угла меня не оградит никакой провожатый. Если я начну выказывать страх и принимать всякие меры предосторожности, то моему авторитету наступит конец.
— А если бы та пуля попала в вас? — слегка дрожащим голосом спросила Ванда. — Вы понимаете, как близка была опасность?
Молодой человек слегка наклонился
— Так, значит, вы хотели спасти меня от подобной опасности, когда настаивали на том, чтобы я проводил вас?
— Да, — последовал еле слышный ответ.
Нордек хотел что-то сказать, но вдруг выпрямился, натянул вожжи и с горечью произнес:
— Вам придется ответить за это перед вашей партией!
Ванда обернулась к нему и посмотрела ему прямо в глаза.
— Да, потому что вы открыто объявили нам войну, хотя в вашей власти было предложить нам мир.
— Я сделал то, что должен был сделать; вы забываете, что мой отец — немец.
— А ваша мать — полька.
— Вам незачем с таким упреком говорить мне это. Эта роковая рознь уже стоила мне достаточно дорого.
— Да, но всякий другой постарался бы добиться примирения; при некоторых уступках между сыном и матерью оно было бы вполне возможным.
— Между сыном и матерью — может быть, но не между княгиней Баратовской и мной, — сухо и твердо произнес Нордек.
Ванда ничего не ответила, она осознавала, что он прав, а вместе с тем чувствовала, что этот человек, считавшийся холодным и черствым, сильно страдал от разлада со своей матерью. Он до сих пор не мог простить ей безграничную любовь к младшему сыну и полное равнодушие к нему, старшему.
Лес кончился, лошади побежали быстрее, и вскоре показался Раковиц. Вольдемар хотел свернуть на большую дорогу, но Ванда остановила его.
— Высадите меня, пожалуйста, у деревни, я пойду пешком.
Нордек несколько мгновений молча смотрел на нее, а затем спросил:
— Значит, вы не решаетесь показаться в Раковице в моем обществе? Да, да, я совсем позабыл, что этого вам никогда не простят. Ведь мы — враги.
— Исключительно по вашей вине, — заявила Ванда. — Никто не заставлял вас враждовать с нами. Наша борьба не затрагивает вашего отечества.
— Лучше не будем касаться этого вопроса, — с горечью произнес Вольдемар. — Я не могу находиться между двумя враждующими партиями. Я должен был на чем-либо остановить свой выбор. Никто не знает, чего он мне стоил, но все равно я его сделал и на том останусь, хотя знаю, что он, быть может, будет стоить мне жизни и обязательно вызовет ненависть всей Вилицы, моей матери, брата, а также и вашу. Но я не избалован любовью и лаской, а потому можете ненавидеть меня, Ванда! Быть может, это самое лучшее для нас обоих!
Они подъехали к деревне. Соскочив со своего места, Нордек протянул руку и хотел помочь молодой графине выйти из саней, но она молча отстранила ее и обошлась без его помощи. Не произнеся ни слова, она только поклонилась и хотела идти.
Вольдемар отступил, его лицо снова стало
— Я пришлю сани завтра, — холодно произнес он, — с благодарностью, если вы только не откажетесь от нее, как от той ничтожной услуги, которую я только что попытался оказать вам.
Казалось, Ванда боролась сама с собой; она уже собралась идти, но остановилась и, запинаясь, произнесла:
— Господин Нордек!.. Я… вы должны обещать мне не подвергаться опасности, как хотели сделать это сегодня. Вы правы, вас ненавидит вся Вилица: не облегчайте ей возможность сразить вас… прошу вас об этом.
Услышав слова Ванды, Вольдемар густо покраснел.
— Вы просите? Хорошо… я буду осторожнее, — тихо произнес он.
— Тогда прощайте!
Ванда повернулась и пошла по дороге в деревню. Нордек смотрел ей вслед до тех пор, пока она не исчезла за ближайшим домом, а затем вскочил в сани и помчался по направлению к Вилице. Вынув револьвер из кармана, он положил его рядом с собой и, с обычной уверенностью управляя лошадью, внимательно оглядывался по сторонам. Этот упрямый человек, не знавший страха, вдруг стал осторожным и осмотрительным, ведь теперь он знал, что есть существо, которое беспокоится за его жизнь.
Глава 18
Со времени отъезда отца Ванда жила в Раковице одна, но княгиня часто навещала ее и в данный момент как раз находилась в этом имении, решив провести тут несколько дней.
Утром на следующий день после ее приезда они сидели в комнате молодой графини; только что были получены известия от своих, и они еще держали в руках распечатанные письма. Однако эти известия, казалось, были малоутешительны, так как Ванда была очень серьезной, а княгиня — очень хмурой. Наконец, отложив в сторону письма своего брата и сына, графиня проговорила:
— Опять отброшены! Настоящего успеха все еще нет! Можно совсем прийти в отчаяние!
Ванда опустила лист, который держала в руках, и заметила:
— Папа пишет в очень мрачном тоне; все хотят повелевать, никто не хочет повиноваться. Что из этого выйдет?
— Твой отец видит все в слишком черном свете, — успокоила ее княгиня, — Это уже черта его характера. Лев, несмотря на все неудачи, вероятно, теперь счастлив: мой брат наконец внял его просьбам и поручил ему самостоятельное командование. Его отряд находится совсем близко от границы, но ни я, ни ты ни на минуту не можем повидаться с ним.
— Ради Бога, не внушай ему подобных мыслей! — воскликнула Ванда. — Ради свидания с нами он совершит какое-нибудь безумие.
— Этого он не сделает, — серьезно произнесла княгиня, — так как получил строжайший приказ не покидать своего поста. Что он пишет тебе? Письмо ко мне очень короткое и написано наспех; твое, кажется, более содержательное?
— Оно содержит очень мало из того, что для нас, вынужденных бездействовать, представляется самым важным. Лев пишет только о своей любви и в самый разгар войны находит время мучиться своей ревностью.