Любовь хранит нас
Шрифт:
— Леша, то, что ты сейчас описываешь — мерзко, пошло, цинично и очень… Мне обидно! Ты уничтожаешь то…
— В чем ты великолепно разбираешься! Извини-извини, все-все, я наглухо затыкаюсь. Продолжай, детка. Я внимательно тебя слушаю, — с барского плеча ей разрешаю, даже размахиваю в знак дозволения рукой. — Так что еще, помимо, страстного чувства?
— Там про оскорбления и издевательства в паре есть, про смерть, практически в один день, про расставания — вынужденные и реально добровольные, и про совместную старость — красивая любовь, увы, бездетной ста шестидесятилетней
— Оль, это ведь не божественные откровения и не банальное открытие новых географических единиц. Все так и есть, зачем про это писать, а самое главное, зачем так упоительно об этом читать. Ты, словно бешеная, заглатываешь буквенное содержание за одну ночь. Тебе, изумруд души моей, надо больше отдыхать, а значит, спать.
Нет! Климова меня не слышит. Оля демонстративно подводит вверх глаза, со свистящим звуком через приоткрытый рот выпускает злобное недоумение:
— Это не для таких темных циников, как ты, Смирнов. Леш, просто некоторые, столкнувшись с этим чувством, воспринимают все это как данность, мол, все обязаны любить, так в мире заведено, а кто-то не понимает, что вообще с этим делать, как не разрушить и не погубить… Своего рода…
Поджимаю губы и самодовольно хмыкаю:
— Инструкция для тугодумов, железных дровосеков или конченых придурков? Мне точно не подходит! Только не вздумай оттуда цитаты приводить на ночь глядя — мы с тобой поссоримся. Я чушь эту слушать просто не смогу!
— Леш…
— Укладывайся спать, Климова. Не раскаляй своим бодрствованием эту комнату. Я…
— Давай со мной, — пытается отвернуть одеяло. — Ложись.
— Душа моя, у меня есть незаконченные и очень неотложные дела, — сворачиваю ее намерение и, как живой вареник, со всех сторон двумя руками прижимаю. — Мне нужно будет съездить к Суворовым, но ненадолго. Туда и назад. Думаю, два дня максимум, если малышку не гнать.
— Когда? — она внимательно следит за выражением моего лица, как будто в сказанных мною словах присутствует подвох или мистическая тайна.
— Завтра.
Опускаю голову и прячу от нее свой взгляд.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, тем более один. А нельзя немного подождать?
— Оль, я вернусь, — насупившись и сдвинув брови, наблюдаю за ее реакцией. — Не переживай! Слово даю.
— Не об этом речь. Господи! Ты же свободный человек, я не приказываю тебе сидеть со мной — это неправильно и даже незаконно, просто мне не нравится даже само намерение и твоя спонтанность, Алексей…
В том-то и проблема, Климова! Отец тоже самое тогда сказал, что я неправильно себя веду по отношению к тебе — моя надуманная свобода, открытое пользование женщиной и нескрываемое нежелание что-то в своем семейном статусе менять его коробят, злят и вынуждают даже с матерью ругаться. Мол, «кроха» настойчиво доказывает во всем этом бедламе дружеский посыл, а «Смирный» — да пошло оно все на хер, горит сарай — гори и хата:
«Леха, надо на себя ответственность брать! Она — дочь офицера, порядочная
Если честно, от бати вообще такого не ожидал. Одно радовало — он практически не спрашивал про брата. Но внезапно вскрылся очень неприятный факт.
Оказывается, родители собачились из-за нас! Как говорится, талантливым дай только повод! Батя в тот мрачный для меня, как для «блудного» сына, день гортанно гудел, отчитывал «мальчишку», смотрел сытым чертом и размахивал перед моим носом указательным пальцем, а я вот, как сомнамбула, как зачарованный плебей, следил за золотой полоской на его безымянном. Сука! Как же я влип с ней! Хотел добиться женщину, так я ее добился, она сама об этом, не скрываясь, мне сказала, а теперь что?
«Люблю, люблю, люблю… Алексей!»…
Она же так, кажется, шептала, перед тем как околеть на земле и схватить простуду, от которой я теперь ее по-знахарски лечу.
— Я же вижу, что ты чем-то расстроена, как будто мы с тобой навек прощаемся, — склоняю голову и прижимаю щеку к своему плечу. Рукой трогаю ее шею, обхватываю осторожно горло и бережно сжимаю, погружаю пальцы в заднюю выемку на спине.
— Я ведь болею, Лешка. Плохо себя чувствую, а теперь еще ты собрался в сверхважный «поход». Не хочу оставаться одна в такое время — вот и все, очень просто. Заверяю, что больше ничего.
— Я точно вернусь, одалиска. Туда и сразу же назад. Хочешь, поклянусь! Забожусь на кресте и перед иконами! Ну, не знаю, что еще сказать…
Похоже, Климова меня не слышит.
— … Плохая, мерзопакостная, погода, чертов холод, к тому же снегопад, плюс гололед, плюс метель, плюс ты один за рулем…
— Рано хоронить меня собралась, Оленька, — усмехаюсь и тянусь губами к ее лбу, покрытому испариной. — Температура, — мои губы ей не удается обмануть, качаю головой, а про себя читаю матерные клятвы. — Пониже, детка, но точно еще с нами. Думаю, где-то тридцать семь с небольшим. Блин, чувствую себя козлом, замучившим нежную слабую женщину…
— Я ведь отказывалась от этих твоих гуляний, — зачем-то каждый раз мне напоминает, чтобы не забыл свой фееричный выход и вполне себе закономерный провал.
Мне нечем крыть — оправдательная мысль в башку не лезет, только жалкая улыбка и дебильное скупое предложение:
— Молочко подогреть?
Отрицательно качает головой.
— Тогда чай, солнышко?
— Леш, я не инвалид. Если что-то захочу, то возьму и сделаю сама, приложу усилия, расхожусь и сразу пойду на поправку. Твоя жалость и вынужденная опека окончательно разбаловали меня.
С небольшим усилием вытягиваю из цепких женских лапок книгу, схватив за тонкие ручонки, стягиваю ее полностью в постель и под самый подбородок укрываю теплым одеялом.
— Климова, спать! — всматриваюсь в грустные, как будто бы сочувствующие чему-то, женские глаза и не отказываю себе в одном целомудренном поцелуе в губы.
Ольга стонет и запускает руки в мои волосы. Притягивает к себе и одновременно с этим подкладывается под меня.
— Алеша…
Стоп! Ничем хорошим это не закончится, а у меня еще дела.