Любовь хранит нас
Шрифт:
— Спасибо, что привез сюда, — тихо говорит.
— Угу.
— Если вдруг, что-то не то сейчас сказала, то, — отворачивает голову от меня и в сторону выдает слова, — извини меня, пожалуйста.
— Не страшно! Не извиняйся. Женщина не должна просить прощения, тем более у мужчины. Это тоже неправильно. По крайней мере, я, мужлан, так считаю.
— Даже за бестактность? И тот вызов, с которым я допытывала тебя? — смотрит в пол на свои передвигающиеся ноги. — Извини меня, Алексей, еще раз.
— Оля, — перехватываю, обнимаю за талию и мягко приземляю к себе на бок, — не должна,
Смотрю на ее макушку, спрятанную под цветастую косынку, и понимаю, что даже от этого вида, как озабоченный торчу. Затыкаюсь и рассматриваю, рассматриваю, рассматриваю. Или может быть так ее запоминаю? Или что-то я там божественное увидеть хочу? Может быть, нимб?
— Одалиска? — ей вопрос хриплю.
— Да? — поднимает ко мне лицо, пытается улыбнуться — ах, как натянуто-то раскрывает рот.
— Ты — святая? Признайся мне, будь добра. Как ты там говорила, как на исповеди! Теперь я твой пастырь-исповедник!
Она как-то слишком быстро грустнеет и шепчет, глядя на морскую волну:
— Я — падшая, Алексей, абсолютно не святая. Скорее, наоборот, слишком грешная и ад с чертями по мне уже давно скучает.
Что я сейчас должен сделать и сказать? Заглядываю осторожно — слез в глазах нет, но губы быстро дергаются — Климова сдерживается из последних сил.
— Тшш, хватит. Переключаемся на что-нибудь другое. Не знаю только, что? Тут, солнышко, придумывай сама.
— Штиль, видимо, закончился? — она просовывает между нами свою худую ручку и пытается обнять меня за талию, а я подхватываю ее узкую ладошку и укладываю себе на пояс брюк.
Меняет нехорошую тему. Молодчина!
— Да, будет ветрено, одалиска. Облака краснеют. Завтра, наверное, будет небольшой или, — поджимаю губы и качаю головой, — большой-большой шторм.
— А дом твой крепкий? Не унесет с обрыва в море? — вопрос, по-моему, с издевкой.
— Не переживай, солнышко. Все сделано на славу, и наша крыша никуда не улетит и даже не протечет, — направляю нас на длинную скамейку. — Идем туда.
Мы присаживаемся на ужасно скрипящую лавочку, практически растягиваемся на ней. Ольга плотнее жмется ко мне, снимает свою обувь и забрасывает ножки на брусья, а я от меленьких в темный лак окрашенных ноготков тащусь — пялюсь, долбано рассматриваю все это диво, даже приоткрываю рот, слегка облизываю губы и слишком громко сглатываю:
— Красиво!
— М? — оборачивается, локтем упирается в мой бок и смешно по-детски заглядывает в глаза.
— Вид, говорю, красивый, одалиска, и свежий воздух. Море, песок, закат и тепленькая женщина у меня под боком.
— Алексей! — еще один толчок в мою бочину.
— Ты успокоишься? Что опять не так? — рукой притягиваю за плечо и заставляю Климову уткнуться своим лицом мне в грудь. — Что ты все время возишься, вертишься, суетишься? Что такое?
— А у тебя есть ко мне вопросы?
Блядь! Есть, конечно! И их слишком много! Однако сегодня вечером я предпочту все-таки заткнуться и по-мужски молчать…
— Пока нет, Оль. Но, — еложу подбородком по ее маковке, — будут позже. Нужно сформулировать — корректно, правильно, чтобы избежать недопонимания и соблюсти с тобой рамки приличия.
— Господи, Смирнов, что ты можешь такого спросить, раз о рамках приличия вдруг вспоминаешь?
— Потом, — губами прикасаюсь к ее косынке, — потом, потом. Давай просто помолчим. Угу?
Она обнимает меня двумя руками, укладывается и смотрит куда-то в сторону, но точно не на море. Климова думает о чем-то нехорошем, своем?
— А где маяк? — приподнимается и рассматривает сереющие просторы.
— Завтра покажу. Ты, я смотрю, не настроена на вечернюю морскую прогулку? Бухтишь, бухтишь, задницу на теле моем мостишь, потом меня же и пинаешь, вопросы какие-то бредовые задаешь? Что такое? Ты уже устала? Пойдем домой?
— Нет-нет. Я… — затихает на одну минуту, на чем-то сосредотачивается, а потом произносит. — Тут так спокойно, Леш. Очень тихо, безмятежно. Хорошо!
Сидим, проветриваемся с одалиской довольно долго. Вокруг сейчас темно — хоть глаз коли. Море шумит, а ветер тихо воет.
— Оль, — я осторожно дергаю плечом, — ты там как?
— Я здесь с тобой, еще не сплю.
— Идем, наверное, надо вещи разобрать, определиться с комнатами и…
— Их в твоем доме, надеюсь, больше, чем одна?
— Естественно, дом большой. Выберешь сама, как кошка. Куда попку притулишь, там и будешь все эти дни спать.
Знатно надышавшись морским воздухом, медленно выдвигаемся в сторону моего жилья. Наверное, со стороны мы выглядим немного странной парочкой — еле-еле переставляем ноги, тихонечко, как сумасшедшие, смеемся, пошловато подшучиваем друг над другом, словно кусаемся и все это исподтишка. Ольга пару раз легонечко отвешивает мне леща по заду, я же озабоченно пытаюсь ухватить ее за грудь, а в результате закидываю даму к себе на шею и фиксирую, как добытого на охоте верткого молоденького зверя. Подскакиваю, встряхиваю тельце и пальцами щекочу. Ребро, ребро, ребро. Однако — здравствуй, тепленький трепещущий животик, мягкая грудка, шейка и малютка-нос!
— Смирнов, я тебя сейчас прибью. Это не смешно, Алексей, прекрати немедленно.
— Ты — добыча, а я — охотник. Сейчас в своей пещерке разведу костер и зажарю эту маленькую тушу. Буду лакомиться всю долгую майскую ночь, — прикусываю косточки на обеих кистях рук. — И здесь, и здесь. Обсосу каждую сахарную шишку. Ни грамма врагу!
Климова смешно брыкается, мотает стопами, хлопает ручонками по бедру, попискивает и, по-моему, начинает умолять:
— Лешка, Лешенька…
— Кайфово, одалиска! Все просто зашибись. Ты — толковая ученица, все схватываешь на лету.