Любовь хранит нас

Иголкина Леля

— Ты их бросал? — она прикрывает один глаз, а второй по-бандитски щурит.

— Климова! — немного угрожаю. — Я накажу тебя. Ты напрашиваешься!

— Не отвечал на телефонные звонки, нервничал от их непрекращающихся истерик, крика, визга, разбитой посуды, или просто сообщал, что устал от их общества или что завтра слишком много дел и тебе необходимо очень качественно выспаться, или…

Она сидит, скрестив тонкие ножки, затянутые в белоснежные как будто бы подстреленные брючки, и с циничной улыбкой смотрит на меня, словно препарирует, срезает мое мясо, шинкует на кусочки — делает бефстроганов, затем демонстрирует невольно подвернувшимся зрителям, крутит перед моим носом, и наконец, откидывает голодным слюнявым псам. Господи, ей

не идет цинизм, вся эта грубость, сальность, пошлость, она ведь точно не такая — мы мало знакомы, но у меня стойкое чувство, что с этой женщиной я уже сросся всем своим хребтом.

— Оль…

Несмеяна ребром ложки отламывает кусочек торта и с улыбкой предлагает мне — я кривлю губы, отворачиваюсь, потом мотая головой, отказываюсь и с громким выдохом откидываюсь на спинку стула. Скрещиваю руки на груди спокойно ожидаю, что еще она мне тут спонтанно, играючи, завернет.

— Бросить женщину, Алексей, это тонкое искусство! Знаешь, как каллиграфия. Ты аккуратно макаешь кисть в густую тушь, погружаешь свой рабочий инструмент — тут понимай, как душе угодно, потом достаешь, аккуратно стряхиваешь, а лишнее, прижимая к бортикам чернильницы, убираешь и, наконец, медленно, уверенной и твердой рукой, проводишь безупречную линию на холсте. Господи! Нет-нет, неудачное сравнение. Стоп-стоп-стоп! Переиграем! Я придумала гораздо лучше и ярче! Смотри! Это же, как игра в шахматы! Поставить мат так, чтобы тебя навсегда запомнили, чтобы твоя великолепная партия вошла в анналы шахматной войны, чтобы о ней вспоминали, впоследствии даже на нее ссылались, опирались, как на прецедент. Бросить так, чтобы она страдала за тобой, скучала, возможно просила о последнем шансе, канючила, валялась в ногах — ты горд собой, а она в клочья, словно половая тряпка. А? Каково?

Теперь она, как злобный гном, хихикает и смотрит на меня из-под своих темных очков.

— Странно, — ухмыляюсь, — а я думал, что все перечисленное тобой это откровенная подлость, причем с элементами садизма. Долбанная бесчеловечность, если хочешь. Это для откровенных слабаков, думаю, что и в интимном деле тоже. Когда ты никто, ничто, то будешь самоутверждаться за счет самого слабого — как физически, так и эмоционально. Если мы говорим с тобой о мужчинах и женщинах, то женщина — это однозначно и бесспорно слабое существо, а стало быть, такой разрыв, который ты тут постаралась описать — самая настоящая подлость, Оля! Предательство и издевательство! Да и я никого не бросал! Тем более так!

— Кому как, Леш! Кому как!

— Да без разницы! К чему все это? Ты цитируешь мне Библию? Не укради, не согреши, не возлюби и не прелюбодей.

— Теперь я думаю, — похоже, ей плевать на мои аргументы, у Климовой сейчас намечается вечерний бенефис, — у него были три женщины, а сейчас он сидит со мной? Со мной? Серьезно, Алексей? С той, с которой только-только вошел с большим трудом в режим поцелуев с языком. Как так вышло?

Я вытягиваю свое тело и приближаюсь, как удав, к ней:

— Ты выпросишь сейчас еще один внеплановый уровень, режим, или как угодно, изумруд! Ты как-то распустилась, чересчур развязалась и очень осмелела! Не учла, правда, что мы с тобой тут вдвоем, за три девять земель от благ цивилизации, а ты, глупенький изумрудик, бездумно дергаешь тигра за хвост, усы ему плоишь, выщипываешь ресницы, клеймишь и тут же выбриваешь пузо, затем нахально яйца жмешь, и не страшишься вполне себе неоднозначных последствий…

— Руки-ноги, что ли, отгрызешь мне, тигр? Или…

— Ходить не сможешь! — шиплю ей в лицо. — Так понятнее? Дошло? Улавливаешь направление моей похабной мысли, — ехидничаю, — глупенький малыш? Лежание на спине с раскинутыми в стороны ногами — твое будущее основное занятие здесь, если не прекратишь весь этот бред нести…

— Как ты расставался с ними, Алексей? Пожалуйста. Мне это важно, — она серьезно, без улыбки и очень пристально, смотрит на меня. — Как, Леш?

— Переводили в формат дружбы, наверное.

Я не знаю, Оль. Но я никогда им не грубил, и никогда не совершал того, что ты так любовно описала, — быстро отвечаю и отвожу от нее взгляд.

— Ты сказал, что любишь одиночество…

Если честно, то десять раз об этом уже пожалел. Когда мы добрались до моего жилища, первое, что спросила Ольга:

«А сколько тут поблизости людей? Соседи есть? Леш? Тут как-то пустынно, словно место дикое и нежилое. А одному тут не страшно? — Я здесь, одалиска, не один!».

На самом деле, их, соседей, живых людей, тут очень немного — да почти нет. Дом я выкупил у старого рыбака — чувак жил на обрыве, над бурным морем, строение срочным образом нужно было укреплять, а он пьянствовал и сушил рыбку на веревке, поэтому можно смело утверждать, что я спас бухого старика. Когда и за какие средства? Я собирал на это все — покупку, оформление документов, капитальный ремонт, строительство, — со своих юношеских тринадцати лет. Уже тогда, мальчишкой, был стопроцентно уверен, что моим местом жительства будет пустынный морской берег с минимальным количеством суетящихся людей.

Я — чересчур мобильный мачо и, к тому же, мне немного надо. Вот, например, я сел за руль — добрался до близлежащего поселка, там, безусловно, есть местный супермаркет — отоварился, вернулся, приготовил и употребил. Ну и все! Работает же система. Безотказно и надежно. Мне не нужна компания из праздно шатающихся зрителей по округе, восхищающихся экзотическим строением, расположенном на скалистом берегу. Это мне точно ни к чему! К двадцати пяти годам у меня был маленький, но однозначно свой, бизнес — кузня, да плюс я немного подрабатывал на металлургическом заводе. Попал по глупости или от большого интереса на выставку промышленного дизайна, как подающий охренеть какие надежды молодой инженер. Выиграл гран-при, получил финансовую награду и вложился в капитальный ремонт этого рыбацкого старья. Так я получил свой дом, который, если уж откровенно, еще облагораживаю — не все там еще закончено, со средствами есть маленькая напряженка, но все у этого «Алёшеньки» поправимо — горят горнила, дело дышит, кузнецы работают, я беру различные подработки — черной работы не чураюсь, к тому же есть весьма заманчивые индивидуальные заказы, контракты, плюс людская молва, моя общительность, да и наверное, все-таки папины пожарные связи — тут не знаю, и да… Есть еще свой ресторан, в развитие которого я, кстати, нехило так финансово вложился. Но ни разу об этом не пожалел — всегда сыт, желудком удовлетворен — для меня это немаловажно, — я слишком крупный, высокий, чересчур большой. Так что…

— Люблю! А что не так, Оль?

— Зачем же ты тогда связался со мной?

Смотри ей в глаза — тарань и бей, мужик. Она не моргает и, очевидно, ждет ответа. Что ей сказать? Не знаю? Сам вот не пойму! Когда я увяз с этой женщиной? В ту ночь, в свой день рождения, когда она предлагала свой секс-приват при больном отце, или когда игрался с ней на спине здоровенной кобылы, или когда… Фу-у-ух! Умеет же искусно хрень в башку ввернуть! Жа-а-а-ра, солнышко, надо бы остыть!

— Идем, наверное, — быстро поднимаюсь, отодвигаю свой стул, выхожу и протягиваю ей руку. — Ты потяжелела животом, кровь от мозга прилила очевидно не к тем извилинам и ты, одалиска, стала чушь какую-то несусветную нести. Сколько? Как? Теперь еще мое любимое «зачем» подтянула? Раз ты здесь, со мной, значит, я так хочу, а в своих решениях, Оленька, я всегда уверен.

Она внимательно всматривается в мои глаза, пытается еще прочесть какой-нибудь ответ. Нет, ни хрена! Я опускаю взгляд и даже прикрываю веки:

— Перестань! — шепчу. — Климова, на сегодня твоего долбаного психоанализа хватит. Идем туда, на берегу посидим, намочим ножки, насладимся вечерней романтикой, а тебе еще мозги как следует встряхнем.

Сцепляю наши руки в замок, большим пальцем прохожусь по ее гладкой коже — придавливаю слегка и круговыми движениями растираю шелковый покров.