Любовь и бесчестье
Шрифт:
От восторга у Вероники закружилась голова.
Сейчас от Монтгомери к ней струился покой, а не ужасная боль, которую она ощущала в нем так долго. Мир и что-то еще, возможно, радость. И ради одного этого она была готова снова подняться на воздушном шаре. Разделить с ним радость — ради этого можно было заплатить любым страхом.
Вероника обхватила себя за талию обеими руками, и ее ладони нащупали запястья Монтгомери. Она наслаждалась его теплом, почти забыв о его присутствии в изумлении и восторге от того, что
Единственным доносившимся звуком был шум горелки и стук ее собственного сердца. В остальном мир был полон тишины и совершенства.
Они пролетели над дорогой, потом еще над несколькими узкими долинами — гленами. Фермер, ехавший в повозке, остановил свою упряжку мулов, чтобы поглазеть на них. Экипаж тоже остановился на дороге.
— Они все будут так пялиться на нас? — спросила Вероника.
Монтгомери склонился ближе к ней и почти на ухо прошептал ей:
— Они зачарованы. А ты разве не была бы?
— Да. И немного завидовала бы, — призналась Вероника.
Но она-то была на шаре, и у нее имелась возможность видеть все самой.
Внезапно Вероника поняла, куда они летят: на северо-запад, к Лоллиброху.
Ей захотелось закрыть глаза и не видеть того, что было ей так хорошо знакомо. Но в то же время она не могла отделаться от теплых и нежных воспоминаний.
Возле главной улицы Лоллиброха находилась пресвитерианская церковь со своим скромным шпилем, будто опасавшимся привлечь к себе внимание.
— Я не знал, что так близко от нас находится весьма процветающее селение, — удивился Монтгомери.
— Это Лоллиброх.
— Твой дом.
Вероника кивнула, удивленная тем, что он это помнил.
— Где ты жила? — спросил Монтгомери, подаваясь вперед, чтобы разглядеть коттеджи, понатыканные на покатом склоне глена.
— Вон там, — сказала Вероника, вытягивая руку и указывая на Макнаренс-Хилл. — На другой стороне долины.
Она сделала шаг в сторону от него, будто стараясь отдалиться от своих воспоминаний. Несколько долгих мгновений она молчала, опасаясь, что не сможет произнести ни слова, поскольку у нее сдавило горло.
— Мы летим туда? — спросила наконец Вероника, бросив на него взгляд через плечо. — Я бы не хотела, — добавила она тихо. — Пожалуйста!
— Я разрабатываю способ управления полетом и моим воздушным кораблем, Вероника, — сказал Монтгомери. — А до тех пор нам придется путешествовать по воле ветра.
Вероника кивнула и снова устремила взгляд вперед. На этот раз, подойдя и встав у нее за спиной, Монтгомери не стал обнимать ее. Она стояла теперь одна, наблюдая за их приближением к Макнаренс-Хилл и ощущая холод по мере приближения к бывшему дому.
Независимо оттого, увидела бы она свой дом или нет, Вероника знала, что та ночь запечатлелась в ее памяти навсегда. Ей следовало пережить это, позволить себе думать об этом. Она же обычно
Вот тропинка, ведущая к дому. Вот дерево, в которое попала молния, когда Веронике было лет семь. Вот ручей, роща и все остальные места, знакомые ей с детства.
Единственным признаком того, что здесь когда-то стоял дом, были закопченная кирпичная половина стены и остатки кухонного очага. Сквозь почерневшую землю пробивались молодые деревца, как если бы лес пытался заново завоевать это место и исцелить его.
Свежий ветер коснулся своим дыханием ее лица, дотронулся до него ледяной рукой.
Вероника закрыла глаза, заставив себя дышать медленно, глубоко и спокойно.
— Что случилось? — спросил Монтгомери.
Она не открывала глаз.
— Пожар.
Она бы удалилась от него, если бы гондола была побольше.
Монтгомери молчал, не желая допытываться и предоставив ей право хранить лишь для себя одной ту частицу прошлого, которой она не хотела делиться с ним. Они парили над этим местом, пока порыв ветра не повлек их на восток.
Вероника так настойчиво добивалась, чтобы Монтгомери делил с ней свои беды. А могла ли она скрыть свои тайны от него?
— Отец разбудил меня, — с трудом заговорила она, заставляя себя выталкивать слова. — Он кричал. Совал мне в руки сейф и что-то говорил, но я так и не разобрала что. Потом вернулся в дом за матерью. Они так и не выбрались из дома. Я пыталась добраться до них, — прошептала Вероника, опуская глаза на свои ладони, покрытые шрамами. — Не смогла открыть дверь. Я стояла там, смотрела на горящий дом и ничего не могла сделать.
Она стояла там долгие и долгие часы, ожидая появления родителей.
Они так и не появились, а когда обвалилась крыша, Вероника поняла, что они погибли. Когда внутрь дома обвалились три, а потом и все четыре стены, она все еще оставалась там, сжимая в руках сейф, будто внутри его была заперта душа отца. Наконец кто-то из соседей-крестьян убедил ее уйти, и она ушла. Вероника позаботилась о том, чтобы их похоронили на кладбище возле церкви за несколько дней до того, как прибыл дядя Бертран, чтобы забрать ее в Лондон.
Сейчас Веронике казалось, будто сердце ее вычерпано столовой ложкой.
Монтгомери положил руки ей на плечи и подвинулся к ней.
Она не желала ни его жалости, ни даже утешения. Если бы он проявил к ней доброту, она бы заплакала. Все требовали от нее, чтобы она была сильной, и она поневоле оставалась такой. Ее дядя считал излишнее проявление чувств недостатком и заявлял, будто слезы не сделают чести ни ее отцу, ни матери.
В доме дяди у нее не имелось возможности предаваться скорби. Но вид того, что осталось от ее дома, почти доконал ее.