Любовь и ненависть
Шрифт:
приезда сюда новоселов, он не мог. Он сам это чувствовал.
Поэтому колхозники решили оставить его заместителем
председателя по рыболовству, учитывая его любовь и
привязанность к морю. Нового председателя Игната
Ульяновича Сигеева избрали единогласно: на него возлагали
большие надежды. Рекомендовал его секретарь райкома, в
поддержку кандидатуры Сигеева выступал Новоселищев:
сказал он о нем несколько добрых, прочувствованных
Должность заместителя по рыболовству была новая, ее
ввели только на этом собрании, и Новоселищев был страшно
доволен своим понижением, пригласил Сигеева жить к себе в
дом, "пока хоромы пустуют". Игнат Ульянович охотно принял
его предложение, оговорив, что это ненадолго: к сентябрю
строители обещали поставить еще четыре дома, один из
которых предназначался для нового председателя колхоза.
Захар не одобрял решения Сигеева поселиться у
Новоселищева, об этом он прямо сказал Игнату Ульяновичу:
– Два медведя в одной берлоге не уживаются.
– Так то медведи, потому их и называют зверьем. А мы
люди, - добродушно ответил Сигеев и добавил: - Михаил
Петрович человек добрый, покладистый. Мы с ним поладим.
Они действительно ладили. Новоселищев постоянно
находился в море с "эскадрой", а Сигеев поспевал везде: и с
траулерами в море ходил, и организацией пресноводных
водоемов занимался, и сбором водорослей руководил. Он был
неутомим и вездесущ.
Однажды в конце мая, когда внезапно выдался первый
весенний день и побережье закипело тысячеголосым роем
возвратившихся с юга птиц, после работы я решила подняться
на гору в тундру. Было около девяти часов вечера, солнце
висело высоко над дальним берегом, неторопливо
приближаясь к морю; светить ему оставалось еще часа два с
половиной, а там оно опускалось на часок в море, образуя
удивительную по мягкости и обилию красок полярную зорю, и в
полночь, чистое, свежее, умытое студеной морской водой,
выплывало снова из бушующей бездны, чтобы продолжать
свой бесконечный путь над землей.
Мокрая каменная тропа на горе разделилась на две: одна
убегала вправо, к устью реки Ляды, другая удалялась влево,
куда-то в горы с тупыми округлыми вершинами. Именно по
этой, по левой тропинке я и решила идти, потому что она мне
казалась более сухой, а еще и потому, что на камнях заметно
виднелись отпечатки следов, уходивших из поселка в тундру.
На юге и востоке громоздились застывшие облака самых
неожиданных очертаний, похожие то на гигантскую арку,
образующую
подводную лодку. "До чего ж красивые здесь облака! Только ли
здесь? А на юге, в Крыму, под Москвой или под Ленинградом
разве не такие, разве там другие облака?" - спрашивала я себя
и не могла ответить: мне было немножко стыдно я неловко - я
не помнила, какие бывают облака в Крыму и под Ленинградом,
как-то просто не обращала внимания.
Тропа привела меня к озеру, открывшемуся вдруг у самых
ног моих. Вернее, это была гигантская каменная чаша,
заполненная пресной водой и окантованная зеленой бахромой
только что пробившейся травки и сиреневато-фиолетовых
кустов еще не распустившейся березы и лозы. Поодаль, в
сотне метрах от меня, с удочкой в руках стоял человек. На
какой-то миг мне почудилось, что это Андрей Ясенев. Сердце
обрадованно заколотилось. Но это был всего лишь один миг.
Потом я узнала Сигеева. И сразу мне стало почему-то неловко.
Я видела, как обрадовался он моему внезапному появлению,
немножко смутился и даже растерялся.
– Ирина Дмитриевна, какое совпадение, - заговорил он
негромко дрожащим голосом. Нет, это был не тот Игнат
Ульянович, каким я представляла его - всегда спокойный,
ровный, невозмутимый. Этот Сигеев заметно волновался и,
должно быть, не мог это скрыть.
Я спросила:
– Какое же совпадение, Игнат Ульянович?
– Да вот все как-то странно получается...
– Он нарочито
сделал паузу, дернул удилище, и в воздухе затрепетала,
сверкая серебром, довольно порядочная рыбешка.
– Форель.
Видали, какая она красавица!
Он снял рыбу с удочки и бросил в небольшую лужицу, где
плеснулись, потревоженные, еще около десятка таких же рыб.
Я нагнулась над лужей, попробовала поймать скользкую,
юркую форель.
– Это и есть та самая, что к царскому столу подавали?
– Она самая. Никогда не пробовали?
– Как будто не приходилось. Игнат Ульянович, а вы все
же не закончили мысль насчет совпадения: что странно
получается?
Он закрыл рукой глаза, ероша и теребя светлые брови,
наморщил лоб, признался не смело, но решительно:
– Я сейчас о вас думал, а вы и появились. Чудно...
– и
покраснел, как юноша.
Для него это были не просто слова, это было робкое
полупризнание, на которое нелегко решиться глубоким и