Любовь и ненависть
Шрифт:
тонны семги. Почему? Почему не истребляете тюленей, а
заодно и двуногих, которые глушат семгу толовыми шашками?
Посчитайте, какая была бы доходная статья для колхоза.
Сотни тысяч рублей в год! Это раз. А теперь возьмите гагу. Она
водится только у нас, нигде - ни на Кавказе, ни на Украине, ни
под Москвой - гаги нет. Государственная цена килограмма
гагачьего пуха - семьсот рублей. Из одного гнезда можно брать
в среднем двадцать граммов
предположим, пять тысяч гнезд - это сколько же? Ну вот
считайте - это семьсот тысяч рублей в год.
– Гага не наша, есть же государственный заповедник, -
сказал Захар.
– В Карлове-то? Какой это заповедник - слезы одни.
Знаете, сколько собрали они в этом году? Восемьдесят
килограммов пуху. А почему? То же, что и с семгой, -
истребляют гагу хищные птицы, которых надо стрелять,
истребляют браконьеры. Посмотрите весной, что делают, гады:
собирают не только чаечьи, а и гагачьи яйца. Мол, они вкусней
чаечьих. А каждое яйцо - это же птица!
Сигеев горячился, и в то же время я чувствовала, что
говорит он о вещах, давно и хорошо продуманных им,
взвешенных.
– Хорошо, есть заповедник, государственный. Пусть. А
вы разводите своих, колхозных гаг. - Он сделал паузу,
посмотрел на нас, ожидая удивления, но никто из нас не
удивился, потому что не знали, можно разводить дикую гагу в
домашних условиях или нет. Мы вообще ничего не знали об
этой удивительной птице, кроме того, что на одеяло требуется
восемьсот граммов гагачьего пуха, и спи под таким одеялом на
любом морозе - не замерзнешь. - Можно, все можно. В
Карлове мне старик один рассказывал: пробовал разводить -
получается. Привыкают к человеку, как домашние гуси. И
кормить не надо, сами кормятся морем. Вот вам еще статья
дохода. Дальше смотрите: вокруг Оленцов в горах пять
пресных водоемов, я не считаю мелких, которые вымерзают
зимой, я говорю о крупных. А это же тонны форели, гольца,
палии, белорыбицы. Это вам не треска и даже не селедка - это
же деликатес.
– А я даже, признаться, не слыхал о такой рыбе, - сказал
Захар.
– Очень вкусная?
– Пальчики оближешь, царская рыба! - воскликнул
Сигеев.
– Вот вам уже три доходные статьи. Пойдем дальше:
животноводство. В колхозе пять коров и ни одной свиньи.
Срамота одна, стыд. А ведь можно молоком одним все
побережье залить, сыроваренные и маслобойные заводы
построить, и не где-нибудь, а здесь, в Оленцах. Вы посмотрите
– кормов сколько угодно по всему берегу. Да каких кормов! Из
водорослей
делают в Карловском колхозе. Там держат дойных коров, в
среднем по две с половиной тысячи литров надаивают от
каждой коровы. Не знают, куда молоко девать, - это, конечно,
тоже плохо: мы не капиталисты, чтобы молоко в море сливать,
заводы нужны. В Карлове в каждом доме по свинье. Свое
сало, свежее, а не консервированная тушенка. А вы говорите,
осваивать нечего. Да тут, братцы мои, такая целина -
миллиарды рублей лежат, - закончил он и сразу одним глотком
допил свой остывший чай.
– Это не мы говорим, это председатель говорит, -
произнес врастяжку и задумчиво Захар. Он сидел
насупившись, положа локти на стол и наклонив тяжелую
голову. Потом встряхнул шевелюрой, посмотрел на Сигеева
пристально и неожиданно предложил: - А знаешь, Игнат
Ульянович, о чем я сейчас подумал? Шел бы ты к нам
председателем?
Лида, молчавшая весь вечер, с какой-то жадностью,
почти восхищением слушавшая неожиданно разговорившеюся
мичмана, сказала:
– Лучшего председателя и желать не надо. Идите, Игнат
Ульянович. Всем поселком просить будем.
– По этому поводу со мной уже секретарь райкома
говорил, - негромко, между прочим сообщил Сигеев.
– И ты?
– Я сказал, подумаю.
– Да чего ж тут еще думать? Надо было сразу
соглашаться, - заволновался Захар. - А то пришлют какого-
нибудь вроде нашего Новоселищева.
– Сейчас такого не пришлют, - замотал головой мичман.
–
Сейчас могут сосватать кого-нибудь из ученых, скажем из того
же института.
Я подумала об Арии Осафовиче, вспомнив слова
Новоселищева, а Захар сокрушенно воскликнул:
– Не дай бог Дубавина. Он же ни черта не смыслит в
хозяйстве. Только слова одни. Нет, Игнат Ульянович, ты
должен быть у нас председателем.
Сигеев смотрел на меня, - казалось, он спрашивал мое
мнение. Но я не спешила с ответом, мне было мало одного
взгляда, я хотела слышать его слово. И он не выдержал,
спросил:
– Ну а вы, Ирина Дмитриевна, еще не собираетесь
бежать в Ленинград?
Нет, совсем не об этом он спрашивал. Во всяком случае,
в его вопросе таился более глубокий и более сложный смысл,
точно его решение - быть ему в Оленцах или не быть - от меня
зависело, от того, "убегу" я в Ленинград или нет. Я ответила:
– Нет, Игнат Ульянович, пока что никуда я бежать не