Любовь и ненависть
Шрифт:
приглушенного репродуктора лилась бесконечная, как река, как
дорога в тундре, однообразная и очаровательная мелодия
Равеля, его знаменитое и, мне думается, не тускнеющее от
времени "Болеро". Я не знаю, что еще создал этот композитор,
как и вообще ничего о нем не знаю - кто он, откуда и когда жил.
Но его "Болеро", в котором, кажется, нет начала и нет конца,
мелодию, рождающую в душе моей картины знойного Востока,
я готова слушать
– Почему он не женится? Ты не спишь? - спросила я
Андрея.
– Нет, я думаю, - отозвался он без видимого желания
отвечать на мой вопрос.
– О чем?
– Да все о встречах в кабинете Струнова: о студенте
Маклярском, об ученом, погибшем при странных
обстоятельствах.
Он мне рассказывал об этом сразу же после
возвращения от Струнова. Выходит, вечер, проведенный у
Шустовых, Ларионов со своим высоким покровителем - все это
не оставило следа ни в памяти, ни в сердце его. Я знаю,
Андрей умеет проходить мимо всего случайного,
несущественного. Он любит сосредоточиваться лишь на том,
что его глубоко тронуло, запало в душу и разум. Тогда он
начинает анализировать, всесторонне взвешивать, изучать.
Что же так поразило его воображение у Струнова? Почему
именно эти случаи - убийство таксиста и загадочная гибель
ученого? Хотя я ничего загадочного не находила:
действительно, купался пьяный, утонул. Мало ли таких
случаев. И почему он не ответил на мой вопрос? Это уже
совсем бестактно по отношению ко мне.
– Андрюша, ты не ответил на мой вопрос.
– Извини, пожалуйста. Ты о чем?
– Почему Шустов до сих пор не женится?
– Ну... не знаю, не спрашивал. Разве это так важно?
– Да нет, просто любопытно, в чем дело? Ведь он такой,
по-моему, одинокий, что и Аристарху рад.
Кажется, он уже меня не слушал. Во всяком случае, не
поддержал разговора. Мысли его были заняты другим. И вдруг:
– Аринка... Ты меня хорошо знаешь?
Я насторожилась выжидающе.
– Странный вопрос. Конечно. Я так думаю.
– А что ты на это скажешь... - он сделал
многозначительную, таинственную паузу, - если я пойду
работать в милицию?
Всего я могла ожидать, только не этого. Нет, я совсем не
против его работы в милиции: по мне, он пусть где угодно
работает, если только работа эта доставит ему радость. Меня
поразило другое: он, еще вчера с такой едкой иронией
отвергавший деликатное предложение Струнова, сегодня уже
согласен надеть милицейскую форму.
– Мы останемся в столице, и я пойду работать в клинику
к Шустову, -
принял такое решение?
– Ну что ты, Иринушка, - обиделся он.
– Значит, ты меня
плохо знаешь. Я много думал. Встреча со Струновым там, на
Петровке, что-то перевернула во мне. Поломала какие-то
глупые предрассудки. Он хорошо сказал, Юра: "Флот, конечно,
есть флот и море есть море. Ну а у нас - разве не море?
Больше - здесь океан человеческих судеб".
Андрей говорил с необычным для него пафосом, и я
поняла, как неуместны были мои шпильки насчет столицы.
Теперь мне стало ясно, почему на вечере у Шустовых Андрей
был такой задумчиво молчаливый, отрешенный. В нем
постепенно и напористо зрело трудное, нелегкое решение,
зрело во внутренней борьбе с самим собой. И я сказала:
– Андрюша, ты же отлично знаешь, что я тебя всегда
поддержу. И теперь думаю, что ты правильно решил.
– Нет-нет, это еще не окончательно, - быстро перебил он.
– Вот съездим в деревню. Будет время еще подумать, все
взвесить. А потом уж, на обратном пути... решим.
Глава третья
ГОВОРИТ МАРАТ
День наступал скверный, оттого что я не выспался и
оттого что вчера перебрал норму, спьяна оскорбил Гомера
Румянцева и поссорился с Евой. И еще, кажется, лишнего
сболтнул в разговоре с этим американским физиком Мором -
родным братом нашего знаменитого физика Евгения
Евгеньевича Двина, фамилия которого ничего общего не имеет
с отличным армянским коньяком. Собственно, настоящая
фамилия Евгения Евгеньевича - Мордвин. Когда-то в
молодости братья учились в Берлине, оба одаренные физики.
Потом старший, Евгений, осел в Москве, младший - в
Соединенных Штатах Америки. Но чтобы их не путали в
научном мире, братья поделили фамилию на две части.
Михаил - теперь его звали Майкл - взял меньшую, но зато
первую часть и стал Мором, а Евгений - вторую и стал Двином.
Я проснулся от жестокой жажды: во сне я пил, пил и пил квас,
выпил целую бочку, но жажду утолить не смог. Первая мысль,
едва открыл глаза: где я сегодня ночую? Взгляд напоролся на
абстракционистский "шедевр" Эрика Непомнящего, висящий в
спальне, и я сразу сообразил: ночую дома. На душе потеплело.
Вот за это я люблю картину Непомнящего - по утрам она
доставляет мне радость. Приносить людям радость и
наслаждение - не в этом ли смысл подлинного искусства? А