Любовь Илги: осень, лето.

Кондрашова Людмила Рафаиловна

Этим летом мы так и не смогли вылечить мою любимую Олею, и стояли возле погребального костра втроем: я, Рысь и Славмир. В новом горе тогда впервые зажглась в нас жажда мести, тем более, что отец моего молочного брата пообещал помочь нам и стал связным между нами и ненавидящим своего брата Даниила князем Радомиром. Как оказалось сейчас, мне наша победа успокоения не принесла, а Рысь что… Ему бы только повоевать да мечом помахать, как и всем мужчинам, а кто будет плакать после этого потом, ему все равно.

Молча разъезжались кольчужники по домам. Рысь проводил меня до нового частокола вокруг деревни Волхов и дождался пока мне отворили тяжеленные ворота.

– Ну прощай, Илга, позовешь, если нужен буду,- он

беззаботно махнул мне рукой.

Уже въезжая в ворота, я оглянулась: в благодарность за удачный поход брат прилаживал свою серебряную серьгу на Идола Предка - каменную Рысь, изготовившуюся к прыжку, очень злобную и опасную, чем-то похожую и на Славмира и его сына одновременно. Я не могла сделать ее по- другому: только их двоих я знала так близко из этого племени.

Разговоры с радостно встретившими меня Велсой и Юмерой позволили мне немного отвлечься от тягостных мыслей. С удовольствием я вымылась в бане-истопке, одела чистую мягкую тонкую рубаху и с мыслями о том, как все-таки хорошо дома, заснула под негромкую болтовню моих верных Хранительниц.

Весть о том, что мы с Рысью отомстили злейшему врагу мерян - Даниилу, быстро разнеслась по всем нашим племенам. Куда бы я ни пошла, со всех сторон слышала слова благодарности и восхищения, но сама не испытывала никакого восторга от содеянного. Мое душеное состояние, несмотря на полное внешнее спокойствие, было ужасным, потому что с самой первой ночи возвращения домой и почти до следующего лета я видела во сне князя Даниила. Днем, занятая повседневными заботами, лечением больных, родовспоможениями, погребальными тризнами, службами Богу Камня в капище, принесением жертв на алтарных кострах, я могла еще как-то бороться с мыслями о нем, но ночью… Он то держал мои руки и что-то говорил ласково и печально, то я просыпалась от томительно- сладких его поцелуев и долго лежала в темноте без сна, пытаясь успокоить гулко и тяжело колотящееся сердце, то он уходил от меня по длинному темному коридору, а я бежала за ним, плача от сжимающего сердце ощущения потери и одиночества, то летели мы с ним будучи птицами багровым вечером над высоко вздымающимися волнами фиолетового моря к возвышающейся впереди серой скалистой горе.

– Это гора Меря!- кричал князь и, подлетая к ней, с размаху начинал биться о нее своим сизым птичьим телом, раз и еще раз, до появления ярко-красной крови на перьях, а я вилась вокруг, кричала и стремилась отвратить его от гибельных ударов…

То бежали мы с ним по цветущей лесной залитой ярким солнцем поляне, а на руках у князя смеялась крошечная русоволосая девочка, и счастье пело в моем сердце…

Но события следующего лета прервали эти радостные и печальные сны, внезапно прекратившиеся в начале наступившего звонкого солнечного июня. Да и не нужны были мне они, зачем? Этим летом я должна была отдать Силу Самоцветного Пояса, Силу Бога Камня другой семилетней девочке, а сама выбрать себе мужа и уйти из деревни Волхвов.

Почти никто из хорошо знавших историю моей жизни не сомневался, что этим мужем будет Рысь, а как же иначе? Мы были знакомы с детства, он по-своему любил меня, а с моим богатым приданым выбился бы из своей бедности. Хотя я и сейчас хорошо помогала чем могла им со Славмиром, но ему всего было мало: он то нанимался ратником для охраны идущих по Трубешке купеческих струг, то отправлялся с караванами пушнины в далекий торговый Новгород, то устраивал вместе со своими друзьями-кольчужниками, такими же отчаянными головами, набеги на племена могутов, которых он ненавидел с детства из-за мучений своего отца. Славмир тоже был бы счастлив назвать меня своей дочерью и потом качать на коленях наших детей.

Мы с Рысью пока не говорили о нашем будущем, но он, конечно же, думал об этом. Я часто ловила на себе его скользящие взгляды. Тогда что-то тревожное пробуждалось во мне во время наших

с ним редких встреч, и я все откладывала и откладывала решительное объяснение почти то тех пор, когда молчать, как оказалось, уже стало нельзя.

А в это время в начале лета произошло еще одно событие, потрясшее наши деревни: как только высохли дороги, и закончился весенний сев, к нам стали возвращаться мужчины, казалось бы совсем пропавшие в рабстве у Даниила и много раз оплаканные своими семьями.

Они приходили по двое и трое, приносили с собой деньги, которые им давали бояре князя «за понесенные тяготы плена», как они объясняли им. Все это делалось по распоряжению Даниила, и казалось всем мерянам очень странным.

Вернувшихся недавно родственника Юмеры, Порха, и его соседа Калена мы с Хранительницами зазвали к себе во вновь отстроенный дом, в деревню Волхвов, пытаясь разобраться, что же все-таки произошло.

Вечер был по-летнему теплый, и мы встретили своих гостей в сенях, расположившись на широких деревянных лавках, еще пахнущих свежеструганным деревом. Велса поставила на стол кринку с бруснично- медовым квасом и толстую тяжелую сковороду ржаных лепешек. Гости с удовольствием ели, а я внимательно разглядывала бывших пленников.

Порх, низенький мускулистый мужичок, немного похожий на медвежонка своей косолапостью и ласковым взглядом круглых, слегка навыкате глаз, был старше Юмеры на семь лет, ему было уже около тридцати восьми. Он был первым сыном дочери Бога Камня Новицы и мужа ее Лесьяра из Рода Медведей, но никакой склонности стать волхвом в своем племени не имел. Судьба была милостива к нему: его жена и два маленьких сына спрятались в лесу во время нападения дружины Даниила и поэтому остались в живых, а сам он попытался защитить Жертвенный Холм с алтарем вместе с другими мужчинами племени Медведей и был взят в плен.

Пришедший с ним Кален, войдя в дом, поклонился мне очень низко, гораздо ниже Порха. Он был моложе его лет на десять и попал в плен молодым шестнадцатилетним парнем. Его грустная красота много повидавшего и не сломавшегося в невзгодах человека, пристальный проницательный взгляд больших голубых глаз понравились мне. Хоть он тоже был из племени Медведей, ничего медвежьего в его внешности не было, скорее он был похож на робкого нежного птенца-голубя, которому так и не удалось встать на крыло. Кален и ходил-то немного боком, склонив голову на одно плечо, что еще более усиливало его сходство с молодой растерявшейся птичкой. Оба они, как и все меряне-мужчины носили полотняные рубахи почти до колен, подпоясанные цветными витыми шнурами и украшенные по вороту обережной вышивкой. Широкие штаны из грубого холста были заправлены в короткие сапоги- морщуны из коричневой свиной кожи с завязками вокруг щиколотки.

Когда гости поели, Порх начал рассказывать о плене, а Кален все это время не отводил от меня внимательного взгляда ясных голубых глаз, словно пытаясь распознать, как я оцениваю повествование брата Юмеры.

– Притащили нас с Меркулом, Каленом и другими мерянами на веревке в крепость Селенец, одну из вотчин этого изверга. Ох и лютовали его тиуны над нами: сначала заковали в железные цепи и посадили в подвал. Еду бросали через отверстие в двери как собакам на землю, воду плескали в кадушку возле двери: попадут, так пить будем, а не попадут, так без воды целый день. Посидели неделю, чуть что не выли: без света, солнца, в грязи, полуголодные, да еще и жажда постоянно мучила. Потом смилостивились над нами, решили вытащить всех на дневной свет и отправить в работы. Отдали нас боярину-огнищанину Млаху. Его дружинники повели всех в лес, потом в самой чаще поселили в избе и разрешили готовить в печи еду на всех. Слуги боярские год назад на большом куске леса деревья срубили, они засохли, а нам надо было таскать здоровенные стволы и жечь их. Так боярин для своих посевов место готовил.