Любовь моя Ана
Шрифт:
Нигде больше я не пробовала такого невесомого напитка. Коктейль шумно готовился из молока и мороженого. Он весь был пористой пеной с крупными пузырьками. Белое взбитое облако.
Взрослые говорили: «Пирожное не надо, оно невкусное». А я не верила – если коктейль такой вкусный, значит, пирожные тоже должны быть вкусными. На пирожные можно было только смотреть. Дышать на толстое стекло витрины. Упитанный ребёнок не понимал, но чувствовал – нельзя, потому что дорого.
Детский сад закончился, как заканчивается всё страшное, и начинается нечто ещё более ужасное – музыкальная школа. Она находилась
Из клубничного и сливочного я всегда выбирала сливочный – белые ведь росы. Коктейльное платье может быть канареечно-жёлтым обязательно с открытой спиной или цвета яркой фуксии с большим бантом сзади.
Коктейль – это просто красивое слово, он может быть и зелёным газированным напитком в жестяной банке. Может быть смешан из чего угодно – колы и водки. Молока и йода.
Йод
Йода дома не оказалось. В пыльной коробке, оставленной в кладовке ещё прошлыми жильцами, лежало много лекарств с неизвестными названиями. Все были сильно просрочены. Если раньше я в неё и заглядывала, то больше из любопытства, чем по необходимости. По-хорошему, всю коробку давно надо было бы выбросить. Она до тошноты пахла больницей. Нашлась и баночка с йодом, но в ней не осталось ничего, кроме засохших коричневых хлопьев на ободке.
В пыльном городе не бывает весны – только лето. Сухое знойное лето. Жарко, близится полдень. День спокойный, но угнетающе душный. Пот струйками стекает по телу. Мама на работе, а я сижу в своей комнате на детском ковре с нарисованной железной дорогой и поездами, окружённая предметами, которые вдруг кажутся случайными и незнакомыми: маленький письменный стол, белый игрушечный шкаф с меня ростом и двухъярусная кровать. Сдержанно-молчаливый вид вещей будто говорит: «Мы всё знаем, но никому не скажем».
Я раскачиваюсь из стороны в сторону. Чувствую себя липкой и покалеченной, как использованная жевательная резинка. Дверь на балкон открыта – деревянные окна с сосновыми панелями накаливаются и потрескивают под гнётом беспощадного солнца. Солнце разрушает всё.
Я стою, я сижу, я слоняюсь от стены к стене, изнуряя себя. Чувствую себя тигром в клетке. Мысли плывут, как мусор по реке. Я хотела бы испариться подобно пятну в рекламе чистящего средства «Ваниш».
Из оцепенения меня бесцеремонно вырывает телефонный звонок. Я нервно подскакиваю. Велик соблазн притвориться, что никого нет дома, но мне хватает ума ответить. Он обещал прийти к трём. Я кладу трубку, встаю и хожу из комнаты в комнату, пока почти не забываю, что ищу – одеяло, старое и ненужное, чтобы мама не заметила его пропажу.
Оно нашлось в шкафу. С самого начала я представляла именно такое – детсадовской расцветки, – оранжевое с пожелтевшим рисунком, большое и тяжёлое. Я сложила его в четыре раза и положила в прозрачный пластиковый пакет из магазина молодёжной одежды «Депо».
Дойдя до места назначения, то есть спустившись на лифте и выйдя из подъезда, я жду его, сжимая в руке связку ключей, ковыряю носком туфли трещину на асфальте. Десять,
Разве не все мы так делаем, когда влюбляемся? Существуем между мечтами и ночным кошмаром. Я решаю, что и в этот раз он жестоко пошутил, когда длинная тень ложится передо мной. Оборачиваюсь. Он выглядит измученным и нервным. Не брился уже дня три или, может, четыре. Он наклонил голову и приложил палец к губам, как будто нам предстояло сделать что-то не очень законное. Я вздохнула. Вздыхать – единственное, что оставалось в моей ситуации.
Мы шли молча, только мелочь звенела в карманах. Пересекли улицу на перекрёстке и спустились вниз с пологого холма. Серый асфальт, тянувшийся далеко-далеко, был весь в трещинах. Солнце сияло слишком ярко. Улицы, словно сговорившись, делали вид, что всё нормально, будто мы не были застигнуты случайностью врасплох.
Над зелёной аптекой развевается красный флаг. Поэт остаётся на улице курить красные сигареты. Я собираюсь с духом, чтобы проделать этот путь. Считая ступени, поднимаюсь по лестнице. Толкаю дверь и вхожу под звон колокольчика. В аптеке пусто и прохладно. Женщина с тёмными волосами, в белом халате с голубой оторочкой смотрит на меня строгим взглядом. Золотая цепочка блестит на шее. Волосы собраны крабиком на затылке. Её авторитет пригвоздил меня к полу. В аптеке она не провизор и не фармацевт, она такая же важная, как врач.
Я оглянулась, словно проверяя, что никто за мной не подглядывает.
– Йод, пожалуйста, – прохрипела я.
Она окатила меня презрением, или мне только почудилось.
Йод оказался очень дешёвым – что-то около восьми рублей. Я отсчитываю монеты и, пока женщина его ищет, взгляд выхватывает на витрине большую бутыль шампуня «Лошадиная сила». 136 рублей 50 копеек. Неплохая деталь для стихотворения, если он решит запечатлеть нашу историю. Иди, девочка, да прибудет с тобой сила лошадиная.
Флакон с йодом точно такой же, как засохший из коробки с сокровищами. Кладу его в карман, где он смешивается с влажными бумажными десятками и мелочью.
Я закрываю дверь и выхожу на улицу. Воздух обдаёт жаром. День остаётся по-прежнему заурядным. Восемь ступеней вниз – по одной на каждый рубль за коричневую стеклянную баночку. Он стоит на том же месте, кудри покрыты россыпью солнечных бликов. Бросает окурок на землю и давит ногой.
– Теперь молоко, – говорю я и беру его за руку, как великую драгоценность.
Мы заходим в магазин с белыми буквами на красном фасаде. Там, в отличие от аптеки, жарко и полно людей. Пока я выбираю молоко, он нарушает молчание, которое мы храним со встречи у подъезда:
– У Достоевского в «Братьях Карамазовых» описание дьявола самое точное. Но в бога я всё-таки не верю. Каждый человек – бог. А ты?
– Я тоже не верю? – переспрашиваю я, пока он жонглирует яблоками.
– Нет, ты тоже бог?
– Ты мне скажи.
– Нет, ты не бог. Ты мой Хитрован.