Любовь моя
Шрифт:
Аня вдруг подумала: «Улыбка у Лены красивая, открытая, честная, а у Жанны какая-то хитренькая, будто исподтишка. Надеюсь, я ошибаюсь».
— Ваша жизнь не способствовала воспеванию искрящихся восторгов и трогательных радостей. В основе таланта многих писателей лежит какая-то трагедия. А вот в поэзии, как правило, всё начинается с восторгов любви. Поэту нужен постоянный приток свежей крови — состояние влюбленности, — чтобы его эрогенные зоны… мозги… не остывали, — фыркнула Инна, как раздосадованный чем-то котенок.
— Без сомнения, личные драмы влияют на обострение восприятия, но жизненные ситуации — только повод, а причина писательства лежит много глубже, — сказала Лена очень серьезно.
— Всех вас роднит
«Шпарит, как по написанному… в учебнике. Вызубрила. Я на политинформации? А если писатель в эмиграции и пишет на чужом языке?», — подумала Инна, но диспут не стала устраивать, только спросила намеренно простовато улыбнувшись:
— А тебя какой толчок или случай привел к тому, кто ты есть сейчас? В чем фишка? Не пыталась изменить род занятий или глубоко вросла, укоренилась?
— Ты об учительстве? Конечно, учась в университете, я не видела себя в этой роли. Я уже рассказывала о начальнике цеха. У нас же неофициально принято руководителями извлекать доход из своей должности и получать некоторые другие привилегии… Я давно заметила, что те, которые оказываются профессионально непригодными, наиболее рьяно рвутся командовать.
— Такова наша ментальность. Мы сами делегируем власть какому-то человеку, а потом пресмыкаемся перед ним, — теперь уже как рассерженная кошка фыркнула Инна.
— Нет, это наши чиновники ставят нас на колени. А если мы пытаемся возражать, они изгоняют нас.
— А скажешь правду, то потом долго будешь сидеть на скамейке запасных в ожидании следующего шага в карьере. И можешь не дождаться.
— Я с первой попытки начальника приставать поняла, с кем имею дело. Вот и сказала: «Нормальный мужчина получает удовольствие с женщиной по любви, по согласию. А вы от насилия? Значит, вы маньяк. Думать надо, прежде чем что-то делать. До чего же вы, мужчины, бываете глупые!» И ушла с завода. Нельзя работать там, где тебя притесняют и унижают. Одна дверь закрылась, другая откроется. Я перераспределилась в школу. И должна признаться: как ни странно, быстро почувствовала себя на месте.
Все равно бы тот тип житья не дал. Опустил бы на дно, и никто бы не вступился. Только опозорилась бы. В таких делах никто, кроме себя и судьбы, не мог мне помочь. Но я на судьбу никогда не полагалась. Сногсшибательная история? Обыкновенная. Наверное, мне это нужно было пройти, чтобы кое-что понять и в жизни, и в себе, из какого я теста. Громко сказано? Трудно решение далось, до сих пор в сердце болью отзывается это травмирующее воспоминание, но другого выхода я не видела. Да, струсила. Я в себе это не люблю. Это не то, чем можно гордиться. Всю жизнь борюсь с проклятым недостатком. Конечно, мне рисовалась совсем другая судьба, не та, которую я прожила. Это ты у нас всегда в первых рядах, — с плохо скрываемым раздражением ответила Аня Инне, медленно встала и, ни на кого не глядя, пошла в кухню. Ее поташнивало при одном только воспоминании о давно пережитом.
Наступила неловкая пауза.
«Как неожиданно неприятно Инна закольцевала писательскую тему», — удивилась Лена, но вслух без Ани комментировать ситуацию не стала.
5
Долго молчать Инна не могла, потому-то задумчиво, словно только для себя, продолжила размышлять вслух.
— Мне кажется, у Риты действие в книгах происходит, словно на вращающемся круге. Возникают истории о тех или других
Но что самое главное: ее действующие лица чаще всего оказываются сильнее и интересней обстоятельств. Не слишком ли оптимистично? И тут же рядом смерть — естественная пропасть у нас под ногами. Хотя, не стоит в нее торопиться. А для меня любимые книги — сладкая попытка вернуться в счастливые мгновения, — мечтательно окончила свой путаный монолог Инна.
Ответом ей было сонное молчание. Оно затягивалось, не суля, впрочем, ни трагической развязки, ни печальных последствий.
Инна сидела на матрасе, подобрав под себя ноги, и ритмично раскачивалась, как китайский болванчик, словно монотонностью движений пыталась привести свой организм или мысли в упорядоченное состояние. Иногда она на короткое время задумчиво замирала, затем снова уподоблялась маятнику. Жанна обратила внимание на Инну, когда та находилась в статическом состоянии. Она вдруг подумала завистливо: «Каждая ее поза как монумент, изваяние, как произведение искусства. Затмевает творения Родена. Еще бы, с ее-то безукоризненными формами, журнальными нарядами и шикарным нижним бельем!»
Жанна замурлыкала по-кошачьи и, умильно улыбнувшись, попросила:
— Инна, накинь на плечи хотя бы простынку. Мне холодно на тебя смотреть.
Но та, как и подобает скульптуре, не услышала просьбы.
*
— Ох, и сконструирую я сейчас тебе, Лена, вопрос — всем вопросам вопрос! Не кажутся ли тебе сумбурными некоторые Ритины романы последнего периода? Будто что-то нарушает их целостность. Это когда она рассматривает критические случаи из жизни своих героев, те, что на грани фола, когда пишет о судьбах людей, обладающих дикими страстями, буквально сумасшествием, будь то к деньгам или к сексу. Какой-то натуралистический абсурд, галлюциногенный реализм. Иногда ее глубинная исповедальность обнажает героев так, словно кожу с них сдирает. А то вдруг возникает некоторая непонятная, казалось бы, не к месту, условность, отстраненность. Раздвоенность какая-то. Выставляет себя напоказ, хотя душа ее по-прежнему жаждет укрытия. Не так ли? Я хочу прояснить некоторые моменты. Нет, я понимаю: идти надо от себя, но… как можно дальше.
Иннины слова выдавали не только ее осведомленность в затронутой теме, но и жесткость мнений.
— Хорошая книга — это исповедь писателя, а если и его героев, то, опять-таки, пропущенная через сердце автора, — высказала свое мнение Жанна как что-то новое и особенное. — Русская проза, даже мужская, всегда исповедальная и эмоциональная. Для нас важна не сама правда, а ее ощущение.
— У тебя подержанная, устаревшая модель представлений, — усмехнулась Инна.
— Книга считается хорошей, если она дает ответы на запросы общества и вопросы читателей, — простенько отреагировала Аня.
— Так вот что касается степени искренности и погружения в тайну человеческой души… Тут писатель всегда должен сам себе ставить вопросы: «Этичны ли его откровения? Имеет ли он право глубоко влезать в чужую жизнь? Держится ли он в берегах?» — озадачила подруг своими вопросами Инна.
— Так ведь автор не конкретного человека описывает. Суммирует, обобщает, — заметила Аня.
— И все же существуют табу.
— Если ты о Рите, то у нее безошибочное моральное чутье, так сказать, нравственный слух, тонкое понимание меры и собственная естественная выразительность, являющаяся знаком ее индивидуальности. Я всю ее перечитала, — заверила Аня.