Любовь Муры
Шрифт:
25/II. Сегодня много ходила. Была в лаборатории на промыванье желудка, но не знаю к удаче или нет, но промыванье (это ужасно гадкая процедура — так говорят) не было сделано. Устала. Сегодня же будет сделана последняя проверка на кровь. Результаты будут известны завтра.
26/II. Моё большое утешение — радио, звучит шёпотом. Я очень огорчена. Нужно достать таки репродуктор. А письма сегодня нет от тебя, и я готова плакать. Нужно тебе сказать, что могу я проливать слёзы при всякой причине и без неё.
Много думаю, правильней мечтаю о том времяпровождении, что
Почему, родная, не пишешь о своём здоровье? Когда увижу тебя? А вдруг никогда?! Нет, ты не знаешь всей силы моей любви к тебе! Моей привязанности, нежности к тебе, моё солнышко!
28/II. Родная, утром шла в поликлинику с редким и прекрасным чувством внутреннего ликования. Пахло началом весны; только что прочитала хорошую книгу («Вражда»); не болела ранка — в общем мне так мало сейчас надо, чтобы наполниться радостью. А вот из полик-ки еле дотащилась, всё померкло — боли. Сейчас уже 5 час., а мне всё нехорошо. Так много, много надо говорить тебе, а писать не могу. Делаю перерыв. От усилия появляется тошнота.
7 час. веч. Мне нехорошо, но т. к. язва не кровоточит, я уже не на соцстрахе. Не знаю, как пойду на работу? Я не говорила врачу, что мне так плохо, но по мне видно и без слов. Я вообще не могу «кривиться» перед чужими от боли. Что-то я почуяла неприятное для себя в самой технике получения соцстраховского листа. А перед этим мне врач говорила о симулянтах, и я решила, что
8 час. Не сообщай К-ку о моих письмах. Мне наскучило… Прервала Валечка. Она шлёт свой привет тебе.
Кисанька, я же просила вас не беспокоиться о масле. Не надо слать его. Масло в дороге портится, оно было ёлкое. За неимением никакого я его ела, но как только Кирилл мне достал, присланное пришлось перетопить. Прошу тебя не высылать его больше.
Чувствую себя, из-за тошноты, как перед смертью. Сегодня она особенно мучительна и мешает беседовать с тобой… Спасибо, что ты посоветовала мне прочитать Олдингтона. Однако, мне нельзя читать интересных книг: я всё забрасываю; страдаю от неподходящей обстановки — разговоров, шума; огрызаюсь при обращении ко мне — вот в таком состоянии пожирала я и эту книгу. С волнением читала места, где описывается воспринимание героем красот природы. Он умел наслаждаться ею.
Истинное, великое чувство — любовь, кот. они пронесли через всю жизнь, — думается, — существует не только в романах. Я могла бы так любить, и считаю себя обворованной, что мой объект пронёсся где-то мимо.
Напишу неск. фраз, прочитанных из этой книги: «Она как бы черпала моральную поддержку в хорошем материале и фасоне». «В любви труднее брать, чем давать». «Какое заблуждение искать постоянства и устойчивости, окружая себя предметами, обладание которыми порабощает». «Самое главное — чувствовать вкус к жизни».
Нет, детонька, не могу писать. Не знаю, что такое со мной? Неужели завтра не будет
1/III. С добрым утром, Кисанька! Вчера я была совсем покойником. Страшно хотелось писать тебе, но полуобморочное состояние не разрешало. Безусловно, работать мне не следовало бы, этим самым я задерживаю выздоровление. Но что же делать? Жить надо — значит необходимо работать, тем более что на моём содержании 2 челов. Братья не помогают. Как-то раньше, ещё до своей болезни я написала им свою просьбу аккуратно помогать, по мере возможности, маме. Они, очевидно, очень уменьшают свои и увеличивают мои возможности. Я уже не помню, когда были от них деньги. Хорошие скоты!
Я могу констатировать, что ко мне здоровой было больше от всех (сотрудники и знакомые) внимания, чем к больной. А может быть, я очень требовательна, тем более моя обидчивость тебе известна. Вот так же вышло и в полик-ке — мне показалось, что врачу неудобно дальше давать мне соцстрах, и я не говорила о своём настоящем состоянии, но ведь по мне видно. Я не ошибаюсь, если скажу, что ей было приятно не выписывать мне дальше бюллетень. Ну, бог с ней, чем-то она мне симпатична, и поэтому я ей многое «прощаю» — даже такое казённое отношение ко мне…
К маме никого не удаётся найти. О Кате (техничка) вопрос отпадает, она много занимается, серьёзно принялась за учёбу, не имеет времени.
Напрасно К-к обращается с какими бы то ни было поручениями к сестре — ей не до меня. Она работает и учится. У К-ка много энергии, но она какая-то трескучая и безрезультатная. От его суеты я прихожу в «мигренное» состояние.
Разве я не писала тебе, что Катя живёт в Рыбинске? Я знаю наверное, что писала. Квартирные условия у неё скверные, надеется весной перейти в другую квартиру. Идочке с ней было бы хорошо, но Кате с ней трудно.
Кончаю, итак, голубка, пожелай мне бодрости к завтрашнему дню, чтобы не было этой дурманящей меня тошноты, тогда охватывает «предсмертная» истома. Даже от писем я устаю. Вечером буду тебе ещё писать, а это попрошу Идусю опустить в ящик…
Люблю тебя горячо. Твоя Мура.
Стихи.
1938 год 28 июня.
Прощание Прощайте нивы золотые Прощайте хатки у Днепра Прощайте заросли густые Прощай старушечка моя! – *- Прощайте воды голубые Прощай! О родина моя Я уезжаю дорогие от вас в далёкие края – *- Прощай глубокая рытвина Прощайте домик и сарай Прощай родная Украина! Надолго милая прощай!