Любовь на гранях
Шрифт:
42
Я прихожу в себя ненадолго. Будто рывок из черной жижи, глоток воздуха, стон, что-то горькое у моих губ — и снова в бездну.
Где нет ни боли, ни мыслей.
Второй раз я даже успеваю открыть рот. Прохрипеть всего одно слово — «остальные?» — и получить удивительный ответ от кого-то.
— Все живы.
Все? Это правда? Нет, я не хочу засыпать и…
Жар и холод. Под кожей проносится огонь и тут же — множество ледяных игл впиваются во все тело. Кажется, изгибаюсь и кричу… И снова
Я даже вижу сны: что-то вкусное, счастливое, из прошлой жизни. И возвращаюсь к реальности почти отдохнувшей.
Сил хватает только на то, чтобы открыть глаза и убедиться — в лекарской. Ничем другим это унылое помещение с прикрытыми ставнями быть не может. Я не могу даже приподнять голову, но, тем не менее, делаю это. Пытаюсь встать. Потому что вокруг — никого, а мне нужны ответы. Немедленно.
Наверное, я своими попытками задеваю какие-то артефакты или просто создаю шум, потому как в комнату вбегает незнакомая женщина в простом темном платье, хмурится, глядя на меня, а потом досадливо машет рукой и уходит.
Возвращается с большой кружкой, которую настойчиво заставляет выпить — мне не лезет, но я пью, потому что она приносит не только общеукрепляющее зелье. Она еще и приводит Нельсона-Клебера да Коста-Мело. Отца Мигеля. Которого я и увидела на Арене.
И поверила в почти чудо. Потому что уж в чем я не сомневалась, так это в том, что мужчина не даст своему сыну погибнуть.
Заклятый друг моего отца выглядит вымотанным и, против обыкновения доброжелательным. Никаких застывших гримас и поджатых губ. Никакого холода в глазах.
И я вдруг с удивлением понимаю, что, несмотря на совершенно седые волосы, будто припорошенные инеем, он не так уж и стар. Да что там, точно не больше сорока пяти — и выглядит он сегодня повзрослевшей копией Мигеля, даже иронично поднятый уголок губ мне знаком.
Я открываю рот, но он только отмахивается:
— Я и так знаю все, что ты хочешь спросить. Все вы одинаковые… открываете глаза и тут же требуете ответов.
— Мы их заслужили, — все таки выталкиваю из себя слова.
— Заслужили, — он кивает, берет стул и садится так, чтобы мне удобно было на него смотреть. Я и смотрю. Не отрываю взгляда от его камзола, на котором закреплен знак Первого Советника.
Знак моего отца.
Да Коста-Мело замечает, куда направлен мой взгляд и вздыхает.
— Я никогда не хотел получить эту должность… так. Но кому-то надо было занять её и помочь Его Величеству разобраться.
Мои губы презрительно кривятся, но мои чувства направлены точно не на мужчину возле меня. И советник это понимает. Но не комментирует.
И слава богам.
— Все живы, — начинает отец Мигеля. — И магистры. Вы не знали — но на них направили пожирателей граней, чтобы внести еще большую сумятицу. Больше всего пострадали друг твоего брата, Габриель, двое эроимцев и… Даниель.
Он видимо различает панику в
— Нет-нет, не волнуйся, он уже пошел на поправку. Ты провела в лихорадке двое суток, ему тоже было не сладко, но все позади. Только с вашими четверокурсниками предстоит еще много работы, после того, как с ними «пообщался» да Валонгу и его жена. Да, мы знаем, кто был одним из исполнителей столь многоходового плана. И узнали бы раньше, если бы ты сообщила о своих подозрениях…
В его словах мне почудился упрек, и я не сдержала язвительного:
— Мне еще и эту работу надо было за вас сделать? Я не знала, кому можно доверять!
— Я понимаю. И потому доверилась тем, кому нужно, — он улыбнулся почти с отеческой гордостью. — Вы сделали невозможное, Эва-Каталина. Ты, твой брат, Даниель. Мы подбирались к этой истории и весьма успешно, но без вашей помощи и решительности, без вашей безграничной уверенности в собственной правоте, без готовности рискнуть своими жизнями…
Голос его пресекся, от волнения, но советник справился быстро и продолжил уже более спокойно.
— Питер-Дамиен был прав. И ты. Заговорщики действительно хотели втянуть в войну несколько стран, переделать границы, захватить власть… Убить королевские семьи. Да, обе, чтобы в Эроиме и Одивеларе началась смута.
— Вы нашли их?
— Исполнителей. Многих приближенных к, но… — да Коста-Мело скривился, — Пауки, что развязали эту историю, достаточно хитры, чтобы скрыть свои лица. Но мы найдем. Вы дали нам главное… время.
— А мои родители? Их отпустили?
— Понимаешь, все не так просто…
Я сделала рывок и тут же со стоном опустилась на кровать.
— Как вы… как король может теперь…
— Эва-Каталина, это не делается по щелчку, тебе ли не знать. Нужно собрать доказательства отсутствия вины твоего отца, но то, что расследование возобновлено… точнее, никогда не прекращалось говорит о многом.
— Что значит… не прекращалось?
— Лишь то, что Его Величество никогда до конца не верил в причастность своего друга.
— Но пытки… тюрьма…
— Многое было не так, как кажется. Но я пока не могу говорить обо всем. Просто знай — у вашего рода есть все шансы вернуться на политическую арену.
— К завесе политику! Я лишь хочу, чтобы моих родителей вернули живыми!
Обессилено закрыла глаза, чувствуя, как текут по лицу слезы.
— Не плачь, Эва… — сквозь наваливающуюся тьму я почувствовала, как меня накрывают одеялом, — Все будет хорошо.
Я проснулась следующим утром. И тут же мой день и комнату наполнили люди.
Меня допрашивали дознаватели — отец Мигеля тоже присутствовал, строго следя за тем, чтобы на меня не давили. И на возникающие у меня вопросы он отвечал — рассказал, что Питер-Дамиен и все, кто был готов перенести долгую дорогу — даже эроимцы — были отправлены в Алмейрин, в Гимарайнше оставалось лишь несколько человек.