Любовь не по правилам

Гонкур Галина

Тетки от любопытства высунули головы в бигудях из-под колпаков сушилок с профилем металлической ракеты на корпусе:

— Это куда ж они?

— Куда-куда, — потянула время Тамара, наслаждаясь ролью звезды на сцене. — В Израиловку свою.

Тетки ахнули хором.

— За границу? В командировку просятся? — первой глуповато нарушила тишину жена заведующего колхозным рынком.

Тамара презрительно фыркнула:

— Бери выше: в э-ми-гра-ци-ю!

— Навсегда? — изумленно выдохнула аудитория.

— А то как же. Что им тут делать, когда у них теперь такие возможности, — заверила всех Тамара. Вообще, другой информации, кроме, собственно, факта

подачи Фейхельбаумами документов на отъезд, муж ей не предоставил. Но этого было слишком мало для нормального женского разговора и удержания всеобщего внимания. Поэтому она вынуждена была подключить свою фантазию.

Тетки посудачили еще немного, дружно осудив Фейхельбаумов за предательство Родины в пользу израильской военщины, и сошлись во мнении, что муж-еврей — это, оказывается, очень неплохой вариант. Антисемитов в Коробчевске не было, но было в Георгии что-то такое, непонятное для местных, чужое, странноватое — сначала думали, что городское, а оно вона как оказалось — не городское, а еврейское! А иного, в самом широком смысле это слова, в деревне не любят. Ну, а теперь отношение общественности к нему резко переменилось — Георгий вдруг оказался как бы человеком с выигрышным лотерейным билетом, в отличие от всех остальных, могущих эмигрировать как максимум в Магадан, и то при соблюдении определенных условий. Времена, так сказать, менялись, а с ними менялась и шкала ценностей.

На самом деле, всё было куда проще. Но знали об этом только близкие друзья собравшейся в эмиграцию семьи.

Широко известен тот факт, что поскреби любого русского — и что-нибудь да наскребёшь: еврея, татарина, мордву какую или, может, вообще немца или даже француза, пригретого русской крестьянкой во время отступления войск Наполеона из Москвы через деревню Большие Батманы. Главное, уметь скрести. А учиться скрести в те времена стали многие: жизнь вдруг пошла трудная, несытая и с непонятными перспективами, многим хотелось покинуть вдруг ставшую мачехой Родину. Далее понятно: как известно, эмиграция через родство — самый простой вариант.

Больше всего о своих тогда заботились Израиль и Германия: эти два потока большого бывшесоветского исхода были самыми полноводными. Да и что касается документальной стороны дела — именно с этими странами дело обстояло проще всего. Вере скрести свое генеалогическое древо смысла не было: весь её род испокон веку жил здесь, в этих местах, в Коробчевске и окрестностях, на виду у общества. С Георгием было несколько проще, его род был плодовитым, в семьях зачастую было не менее четырех детей и разъезжались они по разным городам и весям, женясь или выходя замуж за всяких иноземцев, даже и не предполагая тогда, какую перспективу они, таким образом, дарят своему будущему потомку.

После тщательных поисков было найдено 3 перспективных предка: японец Акихира Ногихата, чилиец Карлос Камарадос и еврейка Сара Фейхельбаум. Японца отвергли после первого же посещения японского посольства в Москве. Сотрудники были вежливы, предоставили всю необходимую информацию, но как-то так чётко дали понять молодой чете Подгорных, что не стоит даже и затеваться с попытками репатриироваться. Чили они отвергли сами: во-первых, зачем они убили Виктора Хару, во-вторых — она (или Чили — все-таки «оно»?) входит в десятку тех стран, которые чаще всего страдают от землетрясений. Это им сказал их сын Матвей, а Матвей рос настоящим вундеркиндом. Оставалась только Сара, на неё была вся надежда. И Сара не подвела.

С отъездом у Подгорных-Фейхельбаумов сильно затянулось. То мать Верина умерла и

от тоски запил отец. То у Георгия нехорошее случилось с младшим братом, нужна была помощь, не уедешь ведь и не бросишь — родная кровь. В общем, по факту уехали они не так уж и давно, когда Геля уже вышла замуж и переехала в Москву, правда, Максика тогда еще на свете не было, но они с Геной уже жили в своей отдельной квартире у Ботанического сада. Подгорным нужно было на несколько дней остановиться в столице, Вера обратилась за помощью к подруге Антонине, а та позвонила в Москву, попросила дочь приютить Веру с Георгием и двумя детьми по-родственному.

Детьми младших Фейхельбаумов можно было назвать с большой натяжкой: сыну Матвею, их старшему ребенку, было уже 18 лет, дочери Стефании — 13. Сын учился на экономическом в университете, куда Геля так и не смогла поступить, в Израиле собирался продолжать обучение в Технионе, девочка была еще школьницей. Языка они все почти не знали — в Коробчевске ивритом заниматься было негде, а в Воронеж за этим не наездишься, не ближний свет. Так что планировали заниматься погружением в язык уже на новой Родине, благо, возможностей для представителей новой алии в стране была масса. Суетились, бегали по Москве с документами, пытались успеть и столицу посмотреть — кто знает, когда ещё доведется и доведется ли, — и дела свои как следует обустроить. Наконец, уехали, а то Геля уже нервничать начала, так раздражался с каждым днем Геннадий от вдруг образовавшейся у них дома коммуналки.

Постепенно весь негатив забылся. Вера с Георгием оказались людьми благодарными, и, как только устроились, стали звать всех к себе в гости — жили они в пригороде Хайфы, на Средиземном море, и слали очень соблазнительные фото вместе с приглашениями. Антонина Леонидовна с Петром Николаевичем так и не выбрались пока к ним, а вот Геля с Геной съездили, с маленьким Максиком вместе. Им очень понравилась израильская жизнь, шумоватые и экзальтированные израильтяне, обилие русских вокруг, климат, вкусная и необычная еда, их большая комната под крышей, на которую навесом улеглась старая олива, плодов которой никто не собирал, да и вообще — никто к ней не относился как к плодоносящей единице, так что дерево разрослось до огромных размеров.

По возрасту Геля и Гена оказались между двух поколений репатриантов: младше Веры с Георгием, но старше их детей. Девочка была совсем ребенком, младшенькая, балованная. Высокая, модельной внешности тростиночка, с густыми вьющимися крупными локонами светло-пшеничными волосами и смугло-золотистой кожей. Хороша — глаз не отвести. Геля очень ревновала своего Гену к ней, видела, какими он на нее смотрит глазами, когда девочка в комнату входит. Стефания говорила по-русски уже с легким акцентом, иногда нет-нет, да и заменяя русские слова, из редко употребимых, ивритом. Молчалива, улыбчива, добродушна — кому-то очень повезет с женой.

Парень, Матвей, был очень необычным. Красавец не хуже сестры, он был еще и чрезвычайно умен. Родители им очень гордились. Учился он на отлично, — он вообще всегда и все знания усваивал быстро и на отлично, такой вот гений учебы. Преподаватели пели ему дифирамбы и обещали самое что ни на есть светлое будущее. Девушки млели. Родители гордились. Товарищи завидовали. В общем, парень с лотерейным билетом в кармане. Никто только не замечал некоторой авантюрности его склада, тяги к каким-то комбинациям из серии «на грани». А те, кто замечал — гнали от себя эти мысли, как ничем не подкрепленные. О людях плохо думать нехорошо, тем более, о таких красивых людях.