Любовь не по правилам

Гонкур Галина

Пётр тянул выпавший на его долю воз с честью и достоинством рабочей лошади, которая каждое утро впрягается в работу, не задаваясь мучительными экзистенциальными вопросами, а просто берёт и пашет. Он так просто рассказывал об этом Маше, ловко виляя в вечернем густом автомобильном потоке, просто — о сложном, о своем ежедневном тихом подвиге: полный рабочий день небольшого предпринимателя, со всеми обычными тяготами и дерготнёй, со стремлением не упустить ни одной возможности, которые попадаются на пути, чтобы заработать и приподняться немножко. А потом, вечером — больная, издёрганная болезнью, капризничающая жена. Именно вот эта простота, отсутствие в его рассказе жалобных интонаций и рождали у Маши особенно щемящее сочувствие.

Расходы семьи

увеличились, а доходы упали. От бизнеса Резеды пришлось отказаться: Петр едва смог спасти свой бизнес, в метаниях между больницей и офисом с трудом удерживая небольшое туристическое агентство на плаву. За вторым предприятием уследить в этот момент не было никакой возможности. Брачное агентство «Вместе!» в момент, когда Резеду свалил инсульт, только-только вышло на нулевую отметку, сведя между собой доходы и расходы. Так что наемного менеджера они себе позволить в тот момент не могли, закрытие компании стало единственным выходом.

Кроме того, Петру пришлось нанять сиделку с медицинским образованием. Резеду выписали из больницы после окончания курса лечения, довольно беспомощной, он целыми днями на работе, а жене требовались не только элементарный бытовой уход и забота, но и целый ряд медицинских услуг: массаж конечностей, инъекции, противопролежневая обработка. Так в доме появилась Фатима, приезжая из Ташкента, врач с довольно большим стажем, взявшая на себя помощь Резеде, а потом и большую часть нагрузки по дому. Жила она вместе с ними, благо, детей у них не было, а комнат было достаточное количество, чтобы предоставить ей одну из них. Милая, тихая женщина оказалась для семьи Петра и Резеды настоящим кладом, именно благодаря ей и её незаметной, не выставляемой напоказ, но такой необходимой помощи Пётр воспрял духом и поверил в то, что всё еще будет у них хорошо, хоть немного смог расправить плечи.

Фатима постепенно стала практически членом семьи, и Петр, и Резеда относились к ней не как к наемному персоналу, а как к родственнику. Тем более, что родственники-то как раз и не особенно стремились им помогать. Скорее, это относилось к родне Резеды: Петр был родом с Дальнего Востока и в живых у него осталась только старшая сестра, живущая с мужем-отставным военным далеко в Сибири, немолодая и не очень здоровая уже женщина.

Резеда, московская татарка, была членом большого и разветвлённого клана, полного всякими тётками, двоюродными и троюродными братьями и сёстрами, и прочими деверями и шуринами, степень родства с которыми Пётр уже и не наделся уловить. В первое время, сразу после случившегося, вся это толпа родни крутилась в больнице вокруг слёгшей Резеды. Потом, как это часто бывает, поток визитеров стал редеть, пересыхать, как горная речка в засушливое лето, и постепенно иссяк совсем. У Петра по этому поводу не было претензий: большой город, свои дела и заботы, у каждого своя жизнь, что тут попишешь. Резеда же, может, из-за болезни, а может и по своей обычной не слишком большой терпимости, усугубила эту ситуацию чередой громких ссор и скандалов, с претензиями, иногда совершенно несусветными, в адрес родных. После этого отношения испортились окончательно.

Они пробирались к Битце так долго, что Маша, заслушавшаяся Петра, совсем уже потеряла счёт времени. Её способность к сопереживанию, к умению проникнуться чужими проблемами и болью, к тому, что теперь называется эмпатией, была настолько выраженной, что подчас доставляла ей большие проблемы, эмоционально выбивая её надолго из колеи. Геля ей часто говорила, что Маше бежать надо от таких рассказов, а в последний раз, уже после обнаружения у нее злополучной болезни, высказала предположение, что это всё от того, что Маша воспринимает чужие проблемы как свои, кидается проникаться ими, пытаться как-то помочь и поучаствовать, а так нельзя. Но как тут убережешься, не вставать же и не убегать… Вот и сейчас она пропускала через себя всё то, что рассказывал ей Пётр, ахала, ужасалась и задавалась вопросом а смогла бы ли она, Маша, все это достойно перенести и не сломаться, не смалодушничать.

— Последние

недели, кажется, Резеде лучше намного, — говорил Петр, пока они искали парковку во дворе. — Нет, с ногами-то всё по-прежнему, как не ходила, так и не ходит. Так, максимум что может — пошевелить пальцами ног, особенно сразу после массажа, не более того. Но скандалит меньше, цепляется ко мне. А может, это я желаемое за действительное выдаю, уж и не знаю. Я то, грешным делом, тоже уже с трудом всё выдерживаю — срываюсь, кричу на неё, ругаюсь. Потом похожу, успокоюсь и так стыдно становится, так жалко её. Что поделаешь, болезнь. Подуюсь, побухчу, да и прихожу мириться. Иногда думаю, может, зря. Она, мне кажется, уже и привыкла: что ни делает, а я всё равно прощу и приду, обниму, поцелую, помиримся. Но что тут попишешь, жалко мне её. Я иногда во сне вижу, что это не она — я сам обезножел, к постели прикован. Просыпаюсь в холодном поту от ужаса. А она живет в этом, каждый день, ежечасно. Такого и врагу не пожелаешь. Ну, пошли, Резеда сейчас очень обрадуется, у нас последнее время гости редкость. А она, вы же знаете, общительная очень!

В квартире их уже ждали. На столе стояли ещё теплые, прикрытые чистой салфеткой, две тарелки с домашней самсой — с мясом и картошкой, пах на всю кухню бергамотом свежезаваренный чай, поблескивали фольгой под яркой кухонной лампой конфеты. Фатима принесла Маше тапочки, налила чаю и ушла к себе, оставила их с Резедой разговаривать. Петр тоже, наскоро перекусив, растворился на просторах большой, просторной квартиры.

Дела они обсудили довольно быстро. Маша давно уже и активно работала в интернете, продвигая агентство и находя там клиентуру. Да и вся клиентская база давно уже была компьютеризирована, хранилась таким образом, что Григорий, с которым Маша заранее все обсудила, обещал дать Резеде доступ ко всем материалам онлайн без особых затруднений. А после того, как Маша пообещала Резеде быть все время в сети на телефоне и подхватить дела, если что, та и совсем успокоилась относительно дальнейшей совместной деятельности.

После всех деловых разговоров в воздухе повисла неловкая пауза. Вроде бы, с одной стороны, говорить было уже не о чем, но, с другой, не уйдёшь же вот так, через полчаса после прихода, неловко.

— Маша, расскажи мне о вас с Гелей, об агентстве, как у вас дела. Какая вообще там сейчас жизнь, на большой земле? — постаралась шуткой смягчить ситуацию Резеда.

Маша робко начала рассказ — вопросы были такие общие, что непонятно о чём именно нужно рассказывать, но, подбадриваемая искренними вопросами и интересом Резеды, увлеклась; шутила, рассказывала разные забавные истории из жизни агентства, показывала их в лицах. Потом, закончив рассказ, спросила Резеду:

— А ты как? Расскажи о себе.

— Да как… Тяжело, Маш, ты же видишь. Перспективы встать на ноги непонятные. Слава богу, есть Фатима и возможность оплачивать её услуги, иначе и мне бы хана, и хозяйству домашнему. Петр держится, молодец. Но я вижу, как ему тяжело. Мы не так с ним много прожили, когда это всё случилось, года четыре всего. Представь, каково это: так долго не жениться, искать себе пару, потом найти и вот так попасть. Он же моложе меня почти на 10 лет, совсем молодой мужик. А я — прикованный к кровати инвалид. Он терпит, молчит, возится со мной. А я плачу, злюсь и не нахожу в себе сил выгнать его.

Маша была несказанно изумлена таким поворотом.

— Выгнать? Почему выгнать, за что?

— Да не за что, Маш, а почему. Потому, что неправильно всё это. У него нет детей, а он мечтает о них. Еще до болезни мы говорили с ним, что попробуем ЭКО-процедуру, не получится — возьмём ребенка из детдома, а может даже и двух. А теперь что? Про ЭКО можно забыть, как и про усыновление. Мне такой детей никто не даст, да и не потяну я детей: сама от Фатимы и Петра завишу целиком и полностью, словно ребёнок у них, какие тут ещё приёмные дети. Ты не представляешь, каково это: жить и знать, что с тобой живут из жалости, что ты заедаешь жизнь другого человека.