Любовь перевернет страницу
Шрифт:
Я лежал на спине, бродя рассеянным взглядом по белоснежному потолку, когда в дверь моего не менее рассеянного сознания постучали.
– Не спишь? – спросила Анна и вошла в комнату.
Она запрыгнула ко мне на кровать и прилегла рядом.
– Ты так поздно возвращаешься домой. Неужели весь день учишься?
– А чем еще можно заниматься в школе? – спросила она в ответ и уверенно захлопала глазами.
– Ну не знаю… Общаться со сверстниками? Может быть переглядываться на уроках с тем, кто тебе нравится?
– На уроках я переглядываюсь только со своей тетрадью, – она привстала и строго
Я перевел взгляд на все тот же потолок, думая, что ответить.
– Как считаешь, возможно, что Вера вернется ко мне?
Анна пожала плечами, а я настоял:
– Ну что ты думаешь об этом?
– Ян, – протянула она. – Мне пятнадцать. Я ничего не знаю о любви!
Тогда я положил руку ей на голову и притянул к себе. Так ли уж моей младшей сестре было неведомо это чувство любви – я не знал. Рождаемся ли мы, уже умея любить, или учимся делать это, как учимся ходить и говорить – я всегда искал правду. Думаю, в каждого из нас закладывается определенный потенциал при появлении на свет, и в течение жизни каждый из нас развивает эти навыки. В школе нам ставят оценки, в университетах дипломы, которые мы держим в руках, окрашивают в разные цвета – с малых лет наши знания проверяют, как и способность мыслить, рассуждать. Ну а способность любить проверяется нами самими и теми, кому эту Любовь мы предназначаем.
В комнату кротко постучавшись ворвалась Тома.
– Поля на проводе, скажи ей «Шалом»! – она плюхнувшись к мне в ноги. В руке у нее был телефон, на экране которого я увидел загорелое лицо Полины.
– Привет! Ну как ты, Ян? – голос Поли исказился и дребезжал помехами длинного канала связи, соединяющего точку в России, где сидели мы втроем на кровати, и точку в Израиле, где курила и пила кофе Полина.
– Отлично! – сказал я как можно бодрее.
– Звучит не убедительно, но ладно – ты старался, засчитаем, да? – вклинилась Тома.
– Ну что, готов к поездке? – спросила Полина.
Я промычал в отчет.
– Да ладно тебе, все уже все-равно решено. Погостишь, придешь в себя, решишь, что делать дальше. Немного отдыха никому не повредит!
Тома засуетилась, и лицо Полины запрыгало в ее руках.
– Ян составит нам туристический маршрут. Будем исследовать Израиль до тех пор, пока не обойдем каждый его угол.
– Ну я уже предоставляю себе это, – отозвалась Поля. – Может сразу стоит предупредить кого-нибудь в Израиле, что страну посетит сумасшедшая компания? У нас тут под боком сектор Газа периодически бушует. Но, мне кажется, что в ближайшие месяцы опасаться стоит не террористических атаки с их стороны, а того, что могут учудить представители семейства Саранговых.
Я засмеялся:
– Семейство Саранговых? Звучит как научное название каких-то зверьков.
– Поля, готовься встречать нас! – Тома вытянула руки так, чтобы на экране уместились наши лица. – В следующий раз возьмем и Аню.
– Тогда я беру билеты?
– Подожди…, – протянул я, не успевая за девочками.
– Ой да ну его! Мне – бери, а он – как хочет. Сколько можно неуверенно мычать? Реши уже что-нибудь!
– Ян, решайтесь, правда, – отозвалась Анна.
Стрелы пытливых глаза Томы, слегка запятнанных зеленым, впились в меня. В моей голове все крутилась
Громко набрав воздух в легкие, я, наконец, сказал:
– Давайте встретимся и вместе прокричим: «Шалом, Израиль»!
Глава 4
Передо мной высилась дверь подъезда нашего с Верой дома, и я потянулся к ее потемневшей ручке, помедлив. Седлав шаг назад, я запрокинул голову. Вишневое дерево ветвями обращалось ко мне. Оно уже успело накинуть на себя легкую шаль молоденьких свежих листьев, еще не тронутых городской пылью, еще не сморщенных охладевшими ночами.
Мы с Верой любили это дерево. К концу лета оно одевалось в бордовые бусины – сочные вишневые ягоды, которые падали на тротуар и припаркованные рядом автомобили. Подошвы спешащих прохожих раздавливали их, и воздух наполнялся сладким ароматом, напоминавшим о детстве: как будто мама варила вишневое варенье где-то рядом.
Второе сентября моего календаря уже было помечено тонкой красной линией – именно в этот день мы с Томой прилетали из Израиля домой.
«Наверное, снова будет пахнуть вишней», – подумалось мне. Тогда я прикрыл глаза и представил этот запах у самого кончика носа. В волосах играл озорной ветер – июнь развернулся последними своими неделями, но солнце робко делилось теплом.
Вдалеке шуршала по дороге резина колес, из открытого окна гремела посуда, за домом на площадке смеялись дети. Эти беззаботные звуки перекрыл громкий рокот пролетающих над головой вертолетов. Мне стало тревожно. С весны, которая изменила многие жизни жителей России и людей за ее пределами, эти железные крылья, рассекающие воздух перестали быть для меня романтичным символом свободы, а жгуче напоминали о том, что свободу в наши дни легко потерять.
Когда вертолеты скрылись из виду, рука коснулся двери. Железо впилось в ладонь, и холод рассек пальцы. Я вошел в подъезд и поднялся на второй этаж, а через секунду уже стоял в своей квартире.
Стены глянули на меня отстраненно, рамы картин и фотографий слегка покосились. У меня возникло ощущение, что что-то лежало не на своем месте, а скорее – что что-то отсутствовало.
Меня не было дома всего несколько недель, но я успел и соскучится, и отвыкнуть. Я прошелся по прохладному полу и вошел в комнату. Аккуратно заправленная кровать, тянулось к полу мягкое покрывало, свечи, опаленные по краям и мое сонное пианино, покрывшееся легкой пылинкой.
Я вставил вилку в розетку и нажал на большую клавишу инструмента. Кнопки попеременно засветились, но тут же погасли.
– Давно я не испытывал тебя, дружище, – сказал я и надавил на белые клавиши.
Негромкий аккорд вырвался наружу, приветствуя меня. Мысленно я припомнил ноты, ноты, положил обе руки на пианино, и пальцы сами потянулись на нужные места. Заиграла мелодия, которую в последний раз играл я, но совсем другой. Эта перемена в исполнителе отзывалась в каждой взятой ноте. Иначе я расставлял ударения в своем музыкальном рассказе, то замедлял, то ускорял темп. Я дошел до любимого отрывка Веры и мои руки оцепенели. Тишина оборвала звуки.