Любовь перевернет страницу
Шрифт:
– А дальше я просто не выучил, – оправдался я.
Врать себе нелегко, но, если знаешь нужные слова, удается. Любую ситуацию можно выставить так, что и не подкопаешься. Простой пример, которому когда-то учила меня Вера:
– Вот желтый фрукт лежит вдалеке, – сказала она, прижавшись ко мне щекой, вытянув руку перед собой и указывая пальцем в воздух. – Я скажу тебе, что это яблоко, и ты поверишь. Ну ведь и правда – яблоко?
Я кивнул, направив взгляд туда, куда указывала моя жена.
– Ну да, похоже, что яблоко.
– Ну вот теперь ты будешь жить и думать, что там лежит именно яблоко. Но
Вера отдернула руку и вопросительно посмотрела на меня:
– Понимаешь теперь? Так с любой правдой. Иногда заметно совсем не то, что есть на самом деле. Иногда видишь лишь то, что хочешь. Или же то, чего хотят другие.
Тогда я ответил ей, что если бы это действительно было так, мир бы давно рухнул из-за всех этих ложных «яблок» и «лимонов». Я сказал, что ее пример метафоричен, интересен, но далек от того, что мы называем истиной. И еще я добавил, что если бы это и правда работало, об этом бы знали все.
– Если бы об этом знали все, такие люди как ты вообще бы не смогли жить, – сказала на это Вера.
Тогда я не придал особого значения ее словам. Но касаясь пальцами гладкой поверхности клавиш, вдруг понял, что иногда достаточно лишь изменить порядок слов, чтобы детали пазла твоего сознания перетаскивались и, несмотря ни на какую действительность, выстраивались в свою картину.
Вера и правда много врала мне. Она говорила, что «искала и слушала себя», но я уже не знал, что именно значили для нее эти слова.
– Сейчас мне хорошо, – призналась она в телефонном разговоре. – Я работаю, по вечерам бегаю, встречаюсь с коллегами по выходным.
– И ты совсем по мне не тоскуешь?
– Сейчас, кажется, что нет.
«Кажется» – такое маленькое слово, но оно меняло, и я продолжать верить в то, что у нашей семьи еще был шанс.
– Но ведь может так случиться, что ты снова захочешь вернуться ко мне?
– Не знаю, Ян. Я вернусь, если почувствую, что и правда очень скучаю. Я часто думаю о нас, вспоминаю время, проведенное вместе. Было много хорошего, но много и плохого. А сейчас я просто хочу пожить одна. Почувствовать себя свободной.
– Одна? А как же Герман?
– Мы общаемся, как раньше.
– Ты уже решила, что будешь с ним?
Я не дал ей ответить и тут же выпалил:
– А он? Оставит свою невесту ради тебя?
– Я еще ничего не решила. Я просто живу и присматриваюсь к тому, что происходит у меня в душе.
– Вы с ним не вместе, потому что он не предлагает тебе быть с ним?
– Если мы выберем быть вместе, то это решение приму я. Оно ни от кого не зависит. Я тебе уже говорила об этом.
Я сдавленно помолчал, а потом снова подал голос:
– Ты говоришь мне правду?
– Да.
Может быть, и нет смысла задавать такой вопрос человеку, который врет. Но как бы неуверенно она не отвечала «Да», как бы не разнились ее слова, сказанные мне, и слова, написанные Герману, я продолжал отказываться видеть перед собой тот «лимон». Они мечтали скорее увидеть друг друга, они ждали момента, чтобы обняться. Герман переживал: «Не знаю, решусь ли я снова оставить близкого человека… Может, ты поживешь со мной и испугаешься: я непростой». А у меня все сжималось внутри: не должна влюбленность
Вера была центром моего мира. И ради нее я готов был продолжать говорить себе: «Это – яблоко» и не подходить ближе, а сидеть и ждать, что она когда-нибудь вернется ко мне.
Я поднялся и подошел к шкафу. На его боковой полке лежала увесистая стопка глянцевых фотографий, которые Вера распечаталась этой зимой. Мы хотели украсить стены нашей комнаты лицами из разных моментов жизни, но не купили рамы и отложили затею до лучших времен. Я взял верхнюю фотографию и прижал ее к груди. Теряешь родное и дорогое болезненно, особенно когда маленькие напоминания то тут, то там выглядывают и дергают тебя за низ штанов. Смотришь на них и снова текут слезы: от радости – как хорошо было, или от тоски – как грустно, этого больше нет.
Я поплелся на кухню и выдвинул один из кухонных ящиков. В руках сверкнули ножницы, к пальцам прилип рулон скотча, и я снова вернулся к шкафу. Растянутый треск липких полос, звон сходящихся и расходящихся железных лезвий и мое громкое пыхтение слились вместе. Затем я сделал несколько шагов назад, чтобы посмотреть на результат своей работы – в хаотичном порядке мы с Верой улыбались и корчили гримасы, касались друг друга и показывали пальцем а пемзах на нашими спинами. Все эти кадры были сделаны словно вчера, я мог бы даже припомнить звуки и запахи, окружавшие нас тогда.
Вибрирующего звук вытянул меня из событий прошлого. Похлопав себя по карманам, я достал телефон и ответил на звонок:
– Привет, Ян! Уже заканчиваю работу, скоро выезжаю. Все в силе? – спросила Вера. Ее интонации были приподняты.
– Да, я собираюсь и тоже выезжаю, – ответил я.
– Отлично! Тогда до скорого.
Не дожидаясь гудков, я оборвал звонок. Голос Веры, пронизывающий фотографии, и голос Веры, который я только что услышал, разнились. Меня вдруг охватило желание сорвать все эти доказательство существования нас, разорвать и выбросить. Но за жаркой волной последовала другая – захотелось нежно прижать Веру к себе, и я потянулся руками к ее лицу, застывшему перед собой. Уперевшись лбом в шкаф, я выдохнул, и поверхность между фотографиями увлажнилась от моего неглубокого дыхания.
Затем я направился в ванную, принял холодный душ. Нужно было прийти в себя, собраться. Мы с моей женой должны встретиться в последний раз этим ворвавшимся на страницы нашей книги летом – на следующий день Вера улетала в командировку, а я – в Израиле через дня дня.
Для нас предстоящие два месяца долго было стать временем, чтобы понять, чего мы хотели, и могли бы мы снова быть вместе. Версия же моей сестры Томы, Полины и родителей сдвигалась в иную плоскость – они ждали, что я отдохну и заживу по-новому. Сам же я до конца не определил, чего ждал от выпавшего мне времени. Мне просто нужно было сбежать из того места, в котором я больше не был нужен своей жене. Я хотел вырваться из того громкого монолога, беспрерывно звучавшего в моей голове: «Все будет хорошо. Все может быть хорошо. Это еще не конец». Я хотел, чтобы эти слова слились с дыханием моря и утонули в его пенистой воде.