Любовь по-соседски

Аврора Белль

Лицо Ильи становится мягче. Я не жду ответа.

Я иду домой, какой бы ад меня там не ожидал.

***

Шестнадцать лет. Позже, в этом же году...

Я пакую все, что могу вместить в спортивную сумку.

Из кассетного магнитофона доносится песня Cannibal Corpse — Hammer Smashed Face (прим. ред. Можно перевести как «Разбиваю лицо вдрызг»), и я представляю, как делаю каждую

вещь из этой песни со своим отцом.

Я спал у Ника дома. Много раз. По правде говоря, я больше не хочу находиться у себя даже для того, чтобы защищать свою мать, поэтому я пакую вещи и прямо сейчас ухожу. На прошлой неделе я пришел довольно поздно, и когда Сесилия, мама Ника, увидела мое лицо в кровоподтеках, она расплакалась и крепко обняла меня. Было приятно иметь кого-то, кому ты небезразличен. Илья отвел меня в сторонку и приказал.

— Ты соберешь те вещи, которые сможешь, и вернешься сюда. Я не отошлю тебя назад туда — на верную смерть.

Я хотел поспорить и сказал, что мой отец бы не позволил этому случиться, но он сказал.

— Оставь его на меня.

У меня появилось болезненное чувство удовлетворения от знания того, что моему отцу, скорее всего, надерут задницу.

Когда я выбегаю в коридор, там стоит моя мама. Когда она видит сумку в моей руке, рассыпается на части. Я кричу на нее:

— Даже не думай, ма. Не вздумай плакать. Беги! Просто, бл*дь, уходи. Если нет, то он нас убьет.

Глядя на синяки на моем лице, она шепчет:

— Он не сделает того, чего я не заслуживаю, Аши.

Взглянув на нее в последний раз, я поворачиваюсь и клянусь, что никогда больше не вернусь в этот дом.

Как только делаю шаг за пределы этой собственности, из меня вырывается вздох облегчения.

Я иду домой.

Глава двадцать вторая

Запахло жареным

Я сижу в постели, голова Эша покоится на моем животе, а его руки крепко обнимают меня во сне, пока я пропускаю его волосы сквозь пальцы и слушаю глубокое, размеренное дыхание. Единственная вещь, от которой мне легче — знание того, что он спит без кошмаров из-за издевательств, от которых страдал, будучи ребенком.

У меня камень на сердце.

Я чувствую себя беспомощной и отрешенной. Я редко себя так чувствую. В последний раз такое было, когда умерла Мия. Дочь Тины была огромной частью моей жизни. Я была ее тетей, и ее смерть отразилось на мне так же сильно, как и на Тине. Я любила эту маленькую девчушку всем своим сердцем. Проклиная себя, я с тихим стуком откидываю голову назад на спинку кровати.

Я хотела узнать, что произошло с Ашером. Я была той, кто на него давил. Он говорил мне, что это было ужасно, а я все снова и снова давила на него, пока у него не осталось иного выбора, кроме как рассказать мне. И сейчас я хотела бы всего этого

не знать.

И вот, я сижу здесь, слезы опустошения катятся по моему лицу от того, чему подвергался этот прекрасный мужчина, когда был ребенком. Я никогда не забуду то, что Ашер мне рассказал сегодня ночью. Казалось, что он будто бы отключился. Будто его даже не было со мной в одной комнате. Будто он говорил часы напролет, в то время как на самом деле, рассказ занял примерно полчаса.

В следующий раз, когда я увижу Ника, повезет, если я не разрыдаюсь. Я и прежде знала, что мне нравился Ник, но сейчас… сейчас я ему благодарна.

Ашеру наносили ожоги. Резали. Избивали. Душили.

Он же был всего лишь чертовым ребенком.

Все, чего я хочу, так это найти его родителей и покарать их. Он сказал, что его отец умер несколько лет назад, но он пожалел свою мать, сказав:

— Мама никогда не причиняла мне боли, но она никогда и не помогала, поэтому, как бы то ни было, можно считать, что все-таки она меня ранила, потому что она была слабой. Слабой физически и морально. Что бы ни сказал отец, она всегда слушалась. В ней не было стержня, чтобы бороться. Она не такая, как я.

Если бы даже Эш больше ничего не сделал, то он все равно уже был бойцом.

У него на протяжении трех дней была сломана рука, прежде чем они отвезли его в больницу. Заражение было настолько сильным, что доктора думали, что он мог ее потерять. Пытаясь не придавать этому особого значения, Ашер сказал, что не помнит большую часть из этого. Но мне все равно. Если бы мне представился шанс, я бы причинила его родителям такую же сильную боль, как и они причиняли ему.

Когда я спросила его, были ли у него братья или сестры, он сказал:

— Ник, Макс и Ловкач — мои братья. Единственные, кто имеют значение.

Так много вопросов приходили мне в голову. Я спросила его, почему они называли его Духом, а он ответил, что во время его работы на русских, они подметили, что у него была способность пробираться, проникать в помещения и выбираться из них незамеченным. И так был рожден Дух. Я думаю, что собака зарыта намного глубже, и что это затрагивает его прямо в сердце.

И даже больше того. Я знаю, что есть причина, из-за чего он злится, когда я его так называю.

Я поднимаю его голову со своего живота и перекладываю на кровать. Я использую это мгновение, чтобы посмотреть на него. Действительно посмотреть на него. Он выглядит таким умиротворенным, когда спит. Представляя годы пыток, которым он подвергался, а затем последовавшие за ними годы ночных кошмаров... все это заставляет мое сердце болеть. Я смотрю на него еще немного, а затем вытираю свои слезы. Наклоняясь к нему, нежно целую его губы и тихо говорю:

— Ты не невидимый для меня, Дух.

Я прижимаюсь ближе к нему и задаюсь вопросом, чувствует ли он это тепло. То же тепло, которое чувствую я, когда нахожусь рядом с ним.