Любовь покоится в крови

Криспин Эдмунд

– Вот как? – Директор пытался осмыслить этот пример женской эмансипации. – То есть вы полагаете, что произошло нечто более серьезное?

Мисс Пэрри кивнула:

– Похоже, что так.

Директор посмотрел на нее с сомнением. Они уже и раньше обсуждали темы секса, но всегда неопределенно и в общих чертах, а теперь требовалась грубая прямолинейность.

– Совращение? – предположил он.

– Да, я уже об этом думала, – кивнула она, но тут же сделала нетерпеливый жест. – Хотя мне кажется, дело не в этом. Вы позволите говорить откровенно?

– Естественно.

Мисс Пэрри улыбнулась нервной и натянутой улыбкой, не вязавшейся

с ее обычной прямотой, и для директора это стало своего рода откровением. Он вдруг осознал, что прежде она избегала скользкой темы не из ханжества или напускной жеманности, а из-за строгих представлений о приличиях, которые теперь ей приходилось нарушать. Это вызвало в нем уважение и симпатию, и он улыбнулся.

– Есть две возможности, – продолжила мисс Пэрри. – Изнасилование, которому она не могла помешать; или совращение, о котором она позднее пожалела. Понимаю, что говорить в таком тоне о шестнадцатилетней девушке не совсем корректно, но… боюсь, у нас нет выхода. Если допустить изнасилование, мне трудно представить, чтобы кто-нибудь из ваших мальчиков…

– Вы правы, – кивнул директор. – Я не знаю ни одного, кто осмелился бы на подобный поступок.

– Что касается совращения, то, во-первых, Брэнда – неглупая и вполне самостоятельная девочка, которая может позаботиться о себе. А во-вторых…

– Да?

– Сегодня утром я прямо спросила, не случилось ли с ней что-нибудь такого. Ее единственной реакцией было удивление – по-моему, искреннее.

– Рад слышать. – Директор вынул из нагрудного кармана носовой платок и вытер взмокший лоб. – В таком случае я не понимаю, что могло так расстроить девушку и почему она не хочет об этом говорить?

Мисс Пэрри пожала плечами.

– Я тоже. Ясно, что секс тут ни при чем, а строить какие-то другие версии можно лишь на конкретных фактах.

– Так чем я могу вам помочь?

– Единственное, чего я хочу, – удостовериться, что во время репетиции или непосредственно перед ней не случилось ничего необычного.

– Что ж, это не так уж трудно. Я поговорю с Матисоном, постановщиком пьесы… и если хотите, мы сделаем это прямо сейчас. Он должен находиться в преподавательской, я могу его вызвать.

– Срочность ни к чему. – Мисс Пэрри встала и погасила сигарету. – Вероятно, вся эта история – легкое недоразумение. Если вы позвоните мне позднее…

– Разумеется. – Директор тоже поднялся и указал на статуэтку Афродиты, стоявшую на столике из розового дерева. – Я очень рад, – добавил он, – что эта дама тут ни при чем. Обычно, когда у нас возникают проблемы с постановкой пьесы, можно с уверенностью сказать, что они связаны именно с ней.

Мисс Пэрри улыбнулась:

– Платоновские половинки…

– Платоновские половинки следует держать подальше друг от друга, пока они не закончат школу. В конце концов, принудительное воздержание только обостряет чувства. – Он спохватился, вспомнив про долг гостеприимства: – Хотите остаться на обед?

– Нет, спасибо. Я должна вернуться до окончания утренних занятий.

– Жаль. Но вы придете… завтра на церемонию?

– Конечно. Кто будет вручать награды?

– Мы ждали лорда Уошбертона, – ответил директор, – но в последний момент он заболел, и мне пришлось заменить его одним своим знакомым, профессором английского из Оксфорда. Интересный человек – честно говоря, я боюсь, что даже слишком интересный. Сомневаюсь, что он впишется в рамки того светского лицемерия, которое

требуется в подобных случаях.

– Я останусь послушать речи. Вы знаете, что обычно я избегаю их.

– Хотел бы я сказать то же самое о себе, – вздохнул директор. – Не только в этом случае, но и вообще… Хотя все эти мелкие неприятности оправдывают мои три тысячи фунтов в год.

Он проводил мисс Пэрри и вернулся к своей корреспонденции, разложенной на столе. Миссис Бродриб подробно рассказывала о результатах экзаменов в Школе Генри – предмет, о котором сам директор имел довольно смутные представления. Сообщалось, что в ближайшие две недели состоится съезд школьных директоров. Кто-то предлагал учредить премию за лучшее эссе года на тему «Будущее Британской империи»… Директор застонал. Премий у них и так хватало. Учащиеся тратили уйму времени на то, чтобы выиграть конкурсы, а преподаватели – чтобы их организовать. Увы, за этим предложением стоял солидный спонсор, и с его мнением необходимо было считаться. Оставалось надеяться, что, проявив должный такт, ему удастся уговорить щедрого благотворителя самому читать все эти эссе и самому же награждать.

Директор бегло просмотрел оставшиеся письма и отложил их в сторону. История про lasciva puella вызвала в нем любопытство, и он решил, что поскольку ему все равно придется заниматься этим делом, незачем откладывать его в долгий ящик. Директор подошел к металлическому шкафчику с картотекой и просмотрел его содержимое: судя по документам, в настоящий момент Матисон преподавал английский в пятом классе. Директор взял свою мантию и шапочку и, сунув их под мышку, направился к двери.

Глава 2

Свидание как улика

– «Я теперь, – продекламировал Симблфилд, робкий прыщеватый коротышка, строки Вордсворта, – не так природу вижу, как порой бездумной юности, но часто слышу чуть слышную мелодию людскую, печальную, без грубости, но в силах смирять и подчинять» [2] .

Ученик замолчал, и на его непривлекательной физиономии появилось выражение удовлетворения. По мнению Симблфилда, высший класс в изучении поэзии заключался в том, чтобы суметь процитировать выбранный отрывок, не пропустив ни единого слова; и этой цели он добился. Правда, у него возникли подозрения, что за пределами этой нехитрой задачи существуют еще какие-то тонкости, связанные с интерпретацией прочитанных строк, но, упоенный своим успехом, он не обратил на них внимания.

2

Перевод В. Рогова.

В тишине, наступившей после его унылого речитатива, стало слышно, как в соседней комнате мистер Харгрейв, самый строгий из учителей школы, обрушивает на своих подопечных безжалостную латынь. Симблфилд выжидающе уставился на мистера Матисона, который молча сидел на стуле, сложив руки на коленях, и смотрел в окно. Поскольку Симблфилд был исключительно глупым и наивным юношей, то решил, будто мистер Матисон не находит слов, чтобы оценить его замечательное выступление. Однако его предположение было ошибочным. Мистер Матисон просто задремал и не слышал, что Симблфилд закончил декламацию. Это был грузный мужчина средних лет, неопрятный и неуклюжий, в мешковатых серых брюках и старом пиджаке с кожаными вставками на локтях.