Любовь поневоле
Шрифт:
– Ну всё, - довольно заключил он. – Я перенёс тебя через порог.
– И? – сощурилась я, не понимая, к чему он клонит.
– Теперь, чтобы не нарушать традицию, я как честный человек просто обязан на тебе жениться.
Он посадил нас обоих в кресло.
– Миша, - засмеялась я, прицокнув языком. – Ну ты же всё перепутал. Через порог переносят молодых жен уже после свадьбы. И главное – через порог своего дома, а не родительского дома невесты.
– Да? – Курьянов нахмурился, будто не мог поверить, что ошибся. Задумчиво взяв мою ладонь в свою
– Всё – то ты знаешь, - как – то опечаленно вздохнул он, просканировав меня свои серым – со странным черным оттенком – взглядом.
– Тогда будем считать это репетиций. Готова?
Вопрос вроде был шуточный, но только взгляд мужчины оставался каким – то серьезным… и трезвым, что ли?
– Рискнёшь? – снова спросил Курьянов. – А, Дашунь?
Мне бы рассмеяться, ответить какой – нибудь безобидной шуткой – ведь не мог же он спрашивать об этом всерьёз.
Но этот взгляд…
Зачем – то поправив и без того нормально лежащие волосы на голове Михаила, я шумно вздохнула, и…
– Страшно, - вылетело из меня раньше, чем я придумала достойный ответ.
Нет, ну как так – то? Ведь хотела же отшутиться…
Глаза Курьянова в полумраке ночного света казались сейчас по-настоящему черными – будто бездонными.
– Страшно – это хорошо, - кивнул он, наклоняясь ко мне.
А дальше мне было уже только приятно: что-что, а целоваться Курьянов умел как никто другой.
Я потерялась в своих чувствах, в непривычных ощущениях собственного тела — мне хотелось парить словно …ну не знаю, Царевна – Лебедь, и смеяться, смеяться… Помню, что я чувствовала необыкновенный калейдоскоп из радости, удовольствия, какое – то тягучего томления — так, будто моё тело или моя душа ждала чего – то ещё…
…и в этот самый момент Курьянов прервал поцелуй.
– Хватит, - глядя на меня, с непонятным сожалением в голосе протянул Михаил. И во взгляде его было прям не то что сожаление – а даже какое – то вселенское огорчение. Хотя я тут была не виновата: поцелуй закончил он сам.
– На сегодня хватит, - снова повторил Курьянов. Не знаю, правда, кому больше: мне или самому себе.
Впрочем, его слова на самом деле подействовали на меня отрезвляюще: я как будто вернулась с небес на землю — в родительскую гостиную, где электрический свет больше не скрадывал наше неловкое положение. Из приоткрытой двери в комнату проникал холодный ночной воздух; вдалеке – видимо из прихожей, играла какая – то грустная мелодия из советского кинофильма (видимо, когда Михаил выбрал песню из «Неуловимых», мы попали на чей – то плей-лист). Удивительно, но я даже не помнила, чей сотовый сейчас надрывается тревожными скрипками – мой, или курьяновский. Просто, с одной стороны, свой телефон я вроде оставляла на подзарядке в комнате, с другой – мобильник Курьянова больно упирался мне в бедро (я же на нём фактически сидела), а потому в прихожей мог работать только мой сотовый.
Быстро
– Мне надо ещё выпить. – И быстро поднявшись, перенес меня с кресла на диван – да там и оставил.
Когда я вошла вслед за ним на кухню, он уже распаковывал новую бутылку коньяка. Кстати, не Темрюкского… Откуда у нас другой коньяк?
– И мне тоже налей, - попросила я, потому что вдруг почувствовала себя до омерзения трезвой.
– Тебе хватит, - отрицательно покачал головой Курьянов. –Лучше выпей чаю с эклерами.
Кстати, эклеры на столе лежали и с лимонной, и классической – с шоколадной - глазурью. Вот я, балда пьяная, так хотела лимонных, что их и не за метила.
– Не хочу чаю, - фыркнула я, и подставила свой бокал рядышком к бокалу Курьянова. – Хочу ещё коньяка.
Глава 15
Во время любых застолий и даже самых шумных вечеринок всегда наступает такой момент, когда веселье … притухает. Разговоры за столом становятся тише, гости разбиваются на маленькие группки – и так продолжается ещё какое – то время. Пока вечер не набирает новый виток – или не заканчивается раньше времени.
Вот и наше ночное веселье, видимо, хорошо отрезвила прогулка возле дома – и теперь мы молча сидели за круглым столом, заставленным различными закусками, и тихо пили коньяк.
Точнее, коньяк пил в основном Курьянов – пил много, не закусывая; самое страшное, что совсем не пьянел, продолжая с прищуром молча смотреть на меня.
Мне от его тяжёлого взгляда становилось не по себе – и я тоже иногда пригубливала спиртное, заедая коньяк лимонным эклером.
– Вкусно? – спросил Курьянов, когда я, откусив второй кусочек от пирожного, положила его обратно на тарелку – облизнув при этом палец.
– Очень, - широко улыбнулась я, пытаясь как – то выплыть из этой внезапной напряженности.Да что случилось – то?
Глаза Великого и Ужасного отчего – то потемнели. Выпив махом целый стакан коньяка, он попросил:
– Дай попробовать.
– Тебе какой: шоколадный или лимонный?
Я уже было потянулась за эклерами, когда голос Курьянова «пригвоздил» меня к месту.
– Твоего дать попробовать.
Я замерла – и откинулась обратно на стул, не очень понимая: он хочет такое же пирожное, какое у меня на тарелке – или то самое, что у меня на тарелке.
Нет, я, конечно, ела аккуратно, но всё – равно, подавать надкусанный эклер было как – то неудобно… Но я… в общем, считайте это гипнозом, внушением – но я будто завороженная протянула Курьянову свой эклер. И он губами вытянул пирожное у меня из руки.
Вроде бы ничего такого – но это было так непристойно…. что я тоже не удержалась: взяла – и выпила весь свой коньяк. Всего лишь восьмую часть бокала – но всё – равно…
Курьянов усмехнулся, не спеша доел эклер – не отрывая взгляд от моего краснеющего лица.