Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Вот что такое, оказывается, истинный мастер своего дела! Вот, оказывается, на что способен настоящий командир! Мы так ликовали, как будто этим одним боем выиграли всю Отечественную войну!
Как только опасность миновала, Колосков снова превратился в того же беспечного и веселого капитана, каким он предстал перед нами вначале. Он, казалось, и не помнил, что был нашим командиром.
И до него, и после я встречал многих командиров, постоянно утверждавших свое превосходство, стремившихся к начальственной неприступности и ничего не достигавших. Колосков к этому не стремился
Я заметил также, что все (и я в том числе) в то памятное утро как-то невольно наблюдали за капитаном, ни на минуту не оставляя его вне нашего тайного испытующего внимания. Ничего не поделаешь — таким неодолимым обычно бывает интерес, вызванный сильной и самобытной личностью.
Сам Колосков этого вовсе не замечал. Он подозвал Кирилина и завел с ним какую-то веселую беседу.
И эту его хитрость я сразу раскусил: он хотел спокойным раскованным общением снять с бойцов давешнее напряжение и вернуть их в русло обыденности.
Люди и в самом деле быстро успокоились. Лихорадка боя как-то незаметно угасла.
Колосков своим командирским чутьем мгновенно это ощутил и поручил мне собрать всех бойцов.
Выстраивать солдат было опасно, поэтому мы решили собраться в орудийном окопе Кирилина.
Капитан поднял руки, призывая нас к вниманию. Все замолчали — ведь сила и дисциплина неразлучны, как близнецы.
Когда наступила полная тишина, капитан произнес очень просто, хотя и с неподдельным чувством:
— Спасибо, братцы. — Потом он стянул с головы пилотку и низко склонил голову.
Это было так неожиданно, так величественно и прекрасно, что у самых опытных бойцов навернулись на глаза слезы.
Больше капитан ничего не сказал, приказал всем вернуться в свои подразделения и, сутулясь больше обычного, поплелся к моей землянке.
Я последовал за ним. В землянке мы скинули шинели, и я увидел, что на груди капитана сверкают ордена боевого Красного Знамени и Красной Звезды.
Я ждал, что он скажет что-нибудь, но он без слов повалился на мой топчан.
Представьте, я не обиделся, что он сделал это, даже не спросив моего разрешения. Еще удивительнее было то, что, как бы ни вел себя этот странный человек — такой отважный и наивный одновременно, — мне все казалось не только естественным и непосредственным, но даже нравилось!
Да-да, я ловил себя на том, что после боя в Колоскове мне нравилось все, и не только нравилось, — я считал, что именно так и следует себя вести.
Я присел к наспех сколоченному деревянному столу, чтобы незаметно наблюдать за капитаном: он казался обессиленным и лежал, устремив глаза в потолок. А я вспоминал только что отгремевший бой: в ушах звучали его команды, и перед моим внутренним взором стояла незабываемая картина, как Колосков в надвинутой на глаза пилотке, безошибочно определяя расстояние до вражеского самолета, выкрикивал индексы дистанционного взрывателя и сильным взмахом пилотки сопровождал команду. Я терялся в догадках,
— Капитан! — внезапно окликнул меня Колосков. — А водка у вас найдется?
— Поллитровка имеется. — Я решил, что он хочет выпить.
— Да нет, — поморщился он и сразу стал похож на надутого подростка. — На складе есть водка, чтобы раздать бойцам?
— Что полагалось, они уже получили.
В ту пору каждому солдату выдавали по сто граммов водки в день.
— Что было — было, я спрашиваю: можем ли мы дать им еще?
— Думаю, что двухдневная норма у нас еще осталась.
— Тогда прикажите старшине раздать бойцам все, до последней капли!..
— Товарищ капитан, если мы выдадим людям сразу по двести граммов, то все опьянеют. А вдруг в это время враг как раз перейдет в наступление — что тогда?..
— Капитан, — прищурил глаза Колосков, — вы случайно не забыли, что я командир дивизиона, а вы — всего-навсего — батареи?
— Нет, товарищ капитан, я этого не забыл, но считаю лучшим для дела…
— Капитан! Прикажите старшине сейчас же выдать бойцам двойную норму!
Что мне было делать? Скрепя сердце вызвал старшину и передал ему распоряжение Колоскова.
Не прошло и получаса, как до нас донеслись оживленные голоса и смех бойцов. Было ясно, что водка возымела свое действие.
Среди веселого шума и гама я прекрасно различил тонкий высокий голос командира орудия Щерабуко, который кричал примерно следующее:
— Нашему командиру дивизиона капитану Колоскову — ура! ура! ура!
Несколько десятков голосов дружно подхватили: «Ура-а-а!» Колосков испуганно подскочил и впился в меня сердитым взглядом:
— Да что они — сдурели, что ли! Скажи им, чтобы они не делали глупостей, — тоже мне, героя нашли!
— Нет уж, этого я им сказать не могу — решат, что я вашей славе завидую, — с улыбкой возразил я, и капитан неохотно опять растянулся на моей кровати. Шум тем временем не только не затихал, но становился все громче. Бойцы затянули песню. В нашу землянку ввалился старшина, неся в алюминиевой фляжке водку.
— Это ваша доля, — как можно почтительнее доложил он и поспешил удалиться.
Я открыл банку рыбных консервов, достал из вещмешка горбушку хлеба, наполнил доверху алюминиевую кружку и протянул ее капитану. Он осушил ее молча, но, судя по гримасе, исказившей его лицо, к поклонникам Бахуса он не принадлежал. Вскоре мы выпили всю флягу и, захмелев, стали поглядывать друг на друга с улыбкой.
— Хочешь, я расскажу тебе историю своей несчастной любви, — с какой-то детской непосредственностью предложил Колосков, в ожидании ответа вытянув свою долгую шею.
Я чуть было не рассмеялся вслух.
— Очень хочу, — признался я, сдерживая улыбку.
— Правду говоришь или из вежливости?
— Правду.
— Тогда ладно, так уж и быть, расскажу, только, чур, не корить меня и не насмехаться. Обещаешь?
Только я раскрыл рот, чтобы сказать: «Обещаю», как дверь нашей землянки с шумом распахнулась и на пороге возник перепуганный старшина.