Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Затянувшееся чаепитие кое-как подошло к концу, и Амалия пошла на кухню мыть посуду.
Я решил снова вернуться к интересующей меня теме и без всяких околичностей изложить суть своего дела.
— Капитан! Командование нашего военного округа поручило мне очень ответственное задание.
Я видел, что Колосков насторожился, хотя внешне и держался невозмутимо.
— Вам всегда поручают что-нибудь ответственное, — улыбнулся он и нарочито беспечным тоном добавил: — Да, простите, я еще раньше должен был поблагодарить вас, да все не получалось… Спасибо, что заступились за меня во время той проверки, когда кое-кто
— Это дело прошлое, лучше поговорим о будущем.
— Не могу с вами согласиться. Доброе дело никогда не может стать прошлым. Оно всегда работает на будущее.
— Мне поручено, — уклонился я от неуместного сейчас спора, — отобрать кандидатов для Военно-артиллерийской академии…
Колосков кинул на меня быстрый и удивленный взгляд.
— …И, разумеется, моим первым кандидатом являетесь вы, капитан…
Колосков не подавал голоса и слушал меня с необычайным вниманием.
— Я абсолютно уверен, что кандидатуры генерала Одинцова пройдут беспрепятственно. Одинцов, как вы знаете, пользуется огромным авторитетом, он ведь бессменный председатель государственной комиссии. В академии сейчас созданы великолепные условия, и как женатому вам выделят отдельную комнату. Одним словом, я считаю, что академия принесет вам лично огромную пользу. Что вы на это скажете?
— Прежде всего — большое вам спасибо. — Я никогда не слышал, чтобы голос капитана Колоскова звучал так глухо и сдавленно. Он даже головы не поднял — сидел, уставясь в собственные колени. Мое предложение, вероятно, серьезно его взволновало. Наконец он поглядел мне прямо в глаза и твердо закончил: — Я уже решил свою судьбу… — А после минутной паузы добавил: — Знал бы раньше… кто знает…
— А что вы решили? — Я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног.
— Я же сказал — решил сменить профессию.
— Да что вы такое говорите, капитан! Какая же из военных профессий лучше артиллерийской? Тем более что сейчас мы займемся ракетами. Вы только представьте себе…
— Нет, я имел в виду совсем не военную профессию, — прервал меня Колосков, — я решил демобилизоваться, уже подал рапорт и знаю, что ответ будет положительный…
Я не мог при всем желании выдавить ни слова. Да и что я мог сказать? Если человеку нужно что-то другое, как можно навязывать ему свое мнение? Да и какое право я имею на это?
Настроение у меня окончательно испортилось. Возможно, потому, что сам я намеревался остаться на военной службе, и уход из армии людей, подобных Колоскову, показался мне обеднением наших сил.
— Так что же вы решили? — с трудом выдавил я наконец из пересохшего горла.
Он снова рассмеялся, и этот смех на сей раз показался мне явно неестественным.
— Вы, наверное, лучше моего знаете, что сейчас в стране начнется великая стройка, мы будем восстанавливать разрушенное, и никто за нас этого не сделает. Более всего нам необходимы дороги и электростанции. Недавно я прочел в газете, что для проведения дорог, для рытья котлованов электростанций нужны будут взрывники… Я решил освоить это новое дело; если до сих пор я взрывал с боевой целью, то теперь буду взрывать для мирного строительства… И звук будет такой же громкий, как гром орудий… — Он снова засмеялся характерным своим смехом, потирая при этом руки. Таким возбужденным я редко его видел.
Я слушал его и не понимал
— Но вы же знаете, что взрывники ошибаются раз в жизни!
— Знаю и поэтому постараюсь не ошибиться.
— Но я не понимаю, что вас к этому вынуждает… Вы уже женаты, скоро и ребенок появится. Зачем же браться за такое опасное ремесло?
— Такой уж я человек. Опасное дело мне удается лучше, чем безопасное.
Долго я переубеждал его, долго спорил, но он настаивал на своем. Мы проговорили до самого рассвета, и, пожалуй, такой дружеской и откровенной беседы никогда прежде у нас не получалось.
Утром мы распрощались, и на сей раз, как мне подумалось, навсегда.
В бледной северной ночи призраками поднимались огромные трубы сахарного завода. Колосков проводил меня до развилки. Потом посадил в попутную машину и махал мне вслед, пока не скрылся из глаз.
Я почувствовал себя так, как будто потерял очень близкого и дорогого человека.
Оказывается, не только война безжалостно разлучает людей, но это может произойти и в безоблачное, мирное время…
Перевела А. Беставашвили.
ДЕСЯТЬ СМЕШНЫХ МУЖЧИН
Стояла осень тысяча девятьсот сорок второго года. Шли нескончаемые дожди. Дороги так раскисли, что не только на машине, но и на коне не проедешь.
Небо затянули непроницаемые черные тучи. Дувший с Балтики ветер гнал к востоку этот бурый караван, разрывая его на бесформенные, косматые клочья.
Пасмурная сырая погода нагоняла тоску. Куда ни кинешь взор, над свинцовым горизонтом паутиной нависала тонкая сетка дождя. С желтых листьев, чудом державшихся на тополях, стекали крупные капли.
По утрам, когда дождь ненадолго прекращался, беловатый иней, похожий на плесень, покрывал потемневшую от сырости землю. Тонкая пленка льда на лужах трескалась под ногами, как стекло, с хрустом и звоном.
В этот период на всей протяженности Волховского фронта, растянувшегося на несколько сотен километров, наступило временное затишье.
Двухмесячные ожесточенные бои, когда атака следовала за атакой, остались позади, и наша армия получила кратковременную передышку.
Мы смотрели на затихшие окопы, блиндажи, на видневшиеся вдали долговременные укрепления противника и собирались с силами для новых сражений. Нас не беспокоили ни вражеские самолеты, ни артиллерия. Хроническая непогода парализовала авиацию.
В начале ноября артиллерийский полк, где я служил начальником штаба, сняли с передовой и отправили в глубокий тыл для отдыха и пополнения.
Мы расположились неподалеку от станции Будогощь в сосновом бору, метрах в двухстах от железной дороги.
Этот район Ленинградской области до войны считался глухим. Но к концу сорок первого года немцы, осаждавшие Тихвин и стремившиеся охватить Ленинград двойным кольцом, провели железнодорожную ветку именно здесь.
После поражения немцев у Тихвина и их отступления эта железная дорога сослужила нам хорошую службу. А в сосновом лесу остались добротные землянки и срубы, оборудованные немцами. Сухие, теплые, хорошо сработанные, глубоко уходящие в землю срубы были сложены из отличных бревен и, судя по всему, предназначались для офицерского состава. В некоторых из них даже стояли кровати.