Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Интендант, прищурясь, посмотрел на бутылку, на глаз поделил спирт пополам, потом каждую половину еще на три части, приложил к стеклу большой палец чуть выше предполагаемого уровня и налил в стакан ровно столько, сколько отметил пальцем.
— Нас тут семеро, — напомнил Яблочкин.
— Потому каждому я чуток не долью, чтоб седьмому хватило, — ответил Кругляков.
— Точно как в аптеке! — вскричал Пересыпкин, и не успели глазом моргнуть, как он схватил стакан и, не переводя дух, опрокинул. — Хо-хо-хо… —
Мы зачарованно глядели, как священнодействует наш путеец. Первым очнулся тот же Яблочкин и вскочил на ноги.
— Эй-эй! Тебе не следует забывать, что ты пока еще только младший лейтенант. И первым можешь получить только пинок под зад, а во всех остальных делах — последний, понял! Ты разве не видишь, что здесь три капитана!
— Вижу, но, извините, не утерпел, — признался Пересыпкин.
— «Не утерпел»! — передразнил его капитан. — А мы как же утерпели?
Тем временем Кругляков налил следующий стакан. Докучаев протянул было к нему руку, но великан Яблочкин взревел, словно бык:
— Вы что, сукины дети, уморить меня решили? Когда наконец мой черед настанет? Уж ни о чем другом не говоря — я инициатор этого мероприятия, а вы, несчастные…
Докучаев щелчком подвинул стакан Яблочкину. При этом драгоценная влага едва не выплеснулась.
— Ты что делаешь, ты… — задохнулся от возмущения Яблочкин. — Чуть не опрокинул стакан, раззява! — Но, убедившись, что на его долю никто не претендует, сгреб стакан огромной пятерней, понюхал и в мгновение ока осушил. Не отрывая стакана от губ, томно смежил веки и так передернул плечами, как будто его пробрал озноб.
— Ай-ай-ай! Есть ли на свете что-нибудь прекраснее! А? — едва слышно прошептал он.
— Есть! — твердо сказал Пересыпкин, у которого от спирта уже заблестели глаза и развязался язык.
Яблочкин, уже пришедший в себя, буравя Пересыпкина своими большими глазами, грозно отчеканил:
— Тогда где оно и что оно такое, ответь, железнодорожная крыса?
— Самое прекрасное на свете — это женщины, товарищ капитан! — молодецки доложил Пересыпкин и обвел всех присутствующих взглядом, ища поддержки.
Наступила тишина.
Кругляков сосредоточенно отмерял следующую порцию.
Остальные молчали.
Яблочкин, казалось, был смущен. Некоторое время он смотрел на Пересыпкина, смотрел, смотрел и неожиданно согласился:
— Этот деревенский лапоть на сей раз прав. Я и не ожидал, что он способен изречь что-нибудь толковое!
Один за другим опрокинули спирт Докучаев, Ваганян и я, но Яблочкин никак не мог простить Пересыпкину того, что он всех опередил. Капитан пронизывал взором черного, как головешка, волосатого Пересыпкина и, качая головой, беззлобно повторял:
— Оказывается,
— А кто ее не знает, бабью цену-то, — самодовольно скалился Пересыпкин, тоже качая головой. Судя по всему, его совсем не обижали нападки заместителя командира, к которым он, очевидно, давно привык.
Кругляков наконец всех оделил драгоценной влагой и остатки налил себе, причем получилось явно больше остальных порций.
— Это за труды, — извиняющимся тоном объяснил он, — не думайте, что так просто разливать семерым с одной-то бутылкой!
— А кто тебя просил? Мы бы сами справились, и притом бесплатно, — ворчал Яблочкин.
— Ну ладно, ладно, хочешь, чтоб хозяину козы даже хвоста не осталось?
Кругляков залпом осушил стакан, передернул плечами, совсем как Яблочкин, посидел с открытым ртом, потом с силой выдохнул и откинулся на спинку стула.
Все почему-то выжидающе на него смотрели.
— Вот что я вам скажу, — после минутного молчания начал Кругляков. — Мы здесь коснулись очень важной проблемы.
— Чего, чего мы коснулись? — наивно переспросил Пересыпкин.
— Проблемы, валенок ты рязанский, про-бле-мы, — повторил Яблочкин.
— Ага-а, — так глубокомысленно протянул Пересыпкин, как будто всю жизнь размышлял именно над этой проблемой. Он был образован, глубок, и я не понимал, почему техник-лейтенант прикидывается дурачком.
— Какой именно проблемы? — уточнил Ваганян, как всякий политработник любивший во всем ясность.
— Проблемы женской сущности, ее роли и практического назначения и освоения, — высокопарно и многозначительно пояснил Кругляков.
— Как-то странно вы говорите, понять вас невозможно. Что это такое за освоение? — то ли в шутку, то ли всерьез пожаловался Пересыпкин.
— Ха-ха-ха, гениально сформулировал! — Яблочкин восхищенно стукнул своей медвежьей лапой по столу.
— Так вот, если эта проблема вас интересует, — продолжал Кругляков, — у меня есть интересное предложение…
— Валяй, валяй, — подбодрил его Докучаев, — ты у нас мудрый, все равно как архиерей.
— Дайте же человеку сказать! — закричал Яблочкин, которому на мгновение показалось, что интендант сейчас вытащит еще одну бутылку, но он ошибся.
— Пусть каждый расскажет эпизод из своей жизни, связанный с женщиной. С одним только условием: эпизод обязательно должен быть смешной, правдивый, невыдуманный. Будем говорить только о том, что пережили сами.
— А что такое эпизод? — спросил Пересыпкин. — Что это еще за чертовщина?
Но никто ему не ответил. Все, видимо, задумались над предложением Круглякова.
— Э-эх, — с сожалением протянул Яблочкин. — Как хорошо начал и все скомкал.
— Что скомкал-то? — опять спросил Пересыпкин.