Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
В один прекрасный вечер я встретил в клубе Жирасова. Мирная передышка сильно сказалась на внешности нашего артиллериста. Он стал зачесывать назад отросшие волосы, отпустил усы, следил за одеждой. Подворотничок его сверкал белизной. Напускной гордости и показных светских манер опять появилось столько, хоть отбавляй! А голос — под стать главнокомандующему…
В тот вечер Жирасов то и дело менял партнерш. Выбор был и вправду большой, и он никак не мог ни на ком остановиться. Ухаживать за женщинами, завязывать знакомства — это он умел отменно, язык у него
К концу вечера я увидел рядом с Жирасовым интересную женщину — капитана медицинской службы. Она была прекрасно сложена, а ростом почти не уступала самому Жирасову. Волосы у нее были такие светлые, ну прямо как лен. Чувствовалось, что она тщательно следит за собой. Ее блестящие локоны ниспадали на плечи и казались такими легкими, мягкими и пышными, что хотелось дотронуться до них рукой.
Жирасов подвел ко мне свою даму и представил:
— Капитан медицинской службы Елизавета Тимонина, хирург санитарного поезда, а по-нашему просто Лиза. — Он весело взглянул на женщину.
— Тимонина не совсем правильно, — поправила женщина, — моя настоящая фамилия Тимонен. Мой отец выходец из Карелии, переселился в Тверскую губернию, нынешнюю Калининскую область. Так что я вообще-то карелка… — В ее говоре улавливался едва заметный акцент.
— Ну, милая моя, если так рассуждать, то я тоже иностранец не меньше, чем ты! В моих жилах течет азиатская кровь. Отец мой пришел с востока и женился на русской. Первое время он по-русски и говорил-то с трудом. Моя мать его обучила. А теперь он сам не помнит своего азиатского происхождения. Одним словом, карелка ты или финка — не знаю, но вижу, что ты диво как хороша! — со свойственным ему пафосом провозгласил Жирасов.
Она спокойно и строго проговорила:
— Старший лейтенант! Ведите себя прилично, как подобает командиру Красной Армии.
Жирасов, словно его ледяной водой окатили, сразу пришел в себя.
Тимонина держалась с таким достоинством, казалась такой гордой и неприступной, взгляд ее зеленых глаз был так пристален и тверд, что, признаюсь, я почувствовал к ней особое почтение. Да и сам Жирасов выглядел обескураженным.
Царственная Елизавета, каждое движение которой было подчеркнуто неторопливым и как бы значительным, показалась мне уверенной в собственной неотразимости и в то же время по-женски привлекательной. Она пристально глядела на меня из-под припухших век своими зелеными глазами, как строгая учительница глядит на сорванца ученика.
— Вы ленинградец? — спросила она, устремив на меня свой пронзительный немигающий взгляд.
Когда я ответил утвердительно, она задумчиво проговорила:
— Люблю ленинградцев!
— Это за что же? — с наигранной угрозой спросил Жирасов. — За какие-такие доблести, если это, разумеется, не секрет? — Рядом с неторопливой Тимониной он казался суетливым и легкомысленным.
— За мужество, интеллигентность, породистость, веселость, спокойно перечислила Тимонина.
— Веселость! — всплеснул руками Жирасов. — Вот как раз этого
— А разве сейчас нам до веселья? — строго спросила Тимонина.
— Да-а, батюшки вы мои, боюсь, что я скоро окажусь здесь лишним, — обиженный Жирасов деланно рассмеялся.
— А вы, по-моему, уже лишний, — таким тоном заявила Тимонина, словно делала ему комплимент.
— Дурак я, сам себя зарезал! — завопил Жирасов. — И зачем я вас познакомил, кто только меня просил…
Тимонина весело рассмеялась. Этот низкий, волнующий смех сразу изменил мое первоначальное представление о ней. Я почему-то подумал, что неприступность и суровость ее показные. Было похоже, что за прищуренным взглядом и ледяным тоном скрывалась страстная, жизнелюбивая натура. Такие женщины обычно решительны и напористы…
Мне не хотелось, чтобы своеволие Тимониной повлияло на наши отношения с Жирасовым, поэтому я поспешил откланяться.
Через день или два после упомянутого вечера в мое купе ввалился подвыпивший Жирасов. В ту пору мы жили в пассажирском вагоне, и я занимал купе рядом с командиром.
Когда мы оставались с Жирасовым вдвоем, он становился проще и искренней. В такие минуты гордец превращался в доброжелательного мягкого человека. Но стоило появиться кому-то третьему, Жирасов тотчас менялся до неузнаваемости.
Жирасов напоминал мне в таких случаях строевого кавалерийского коня, который при звуках походного марша тотчас вытягивает шею и начинает приплясывать на месте в такт маршу.
— Я попался, как карась на удочку! — не успев войти, вскричал Жирасов. Поспешно скинув шинель, он бросил ее мне в ноги, а потом и сам присел ко мне на лавку.
— Ну и какой же бес тебя попутал? — не очень приветливо осведомился я, потому что, честно говоря, совсем не обрадовался его появлению. Я только что улегся и намеревался заснуть.
— Да хуже, чем бес! Баба меня окрутила!
— Это какая же? — Я, конечно, догадывался, о ком речь.
— Та самая, с которой я тебя познакомил, Лиза Тимонина… Ну и крепкий орешек! И умна, и хитра, кого угодно проведет. И хирург хороший… Вот только замужем была трижды… — Жирасов сокрушенно покачал головой и испытующе заглянул мне в глаза.
— Э-э, друг мой, уж не для коллекции ли ты ей понадобился. Бывают такие дамочки!
— Нет! Девка она стоящая. Правда, палец ей в рот не клади, но я таких люблю! Терпеть не могу тихонь. Знаешь, в тихом омуте… А Лиза — чистая тигрица. Как раз в моем вкусе.
— А что, интересно, она в тебе нашла? Чем ты ее покорил? — не очень удачно пошутил я.
Жирасов озадаченно на меня уставился. Видно, шутка до него не дошла.
— Как это, — обиделся он. — Уж не думаешь ли ты, что такие, как я, мало стоят?
— Еще бы! Не парень — камень драгоценный! — продолжал я тем же шутливым тоном.
— Больше, чем камень, поверь, брат! Ты еще не знаешь меня…
— Не знаю, но вижу, что больно уж ты самонадеянный!
— Это как же?
— Да она тебя в бараний рог скрутит, несчастного!