Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
А обитателей госпиталя лихорадило: каждый новый день приносил новые и неожиданные вести. Госпиталь жужжал как растревоженный улей.
Был конец ноября. Я почти выздоровел и мечтал покинуть госпиталь.
В госпитале же я узнал об успешных боях под Сталинградом.
Была еще одна новость, которая радовала нас не меньше. Мы заметили, что командование стало смелее выдвигать молодых, хотя официальных документов об этом никто не читал.
Ведь в 1941 году в армию пришла талантливая молодежь со средним и высшим образованием. Эти люди учились
К сожалению, иные из них считали интеллигентность и образованность отрицательными качествами для офицера, отождествляя их с мягкотелостью. Доведенная до крайности строгость и твердость воли — вот что они боготворили и чему поклонялись.
Наконец настал день моей выписки из госпиталя.
Солнечным декабрьским утром меня ввели в комнату с широкими, закрашенными белой краской окнами.
За столом сидели врачи. Меня обследовали, выслушали, поинтересовались моим настроением, признали «годным к возвращению в строй». Все врачи расписались в какой-то бумажке, а начальник госпиталя спросил:
— Куда вас направить, товарищ Хведурели?
— В отдел кадров артиллерии фронта.
В тот вечер раненые устроили мне проводы. Мы собрались в моей палате и по-братски распили бутылочку водки. Ее хватило на один-единственный тост: за здоровье тех, кто покидает госпиталь, и тех, кому еще лечиться. Этот тост предложил танкист Еремеев, тот самый широкоплечий майор, который выдворил следователя.
Всю ночь я не смыкал глаз, беспокойно ворочаясь в постели.
Наконец рассвело, мы (нас было восемь офицеров, выписавшихся из госпиталя) влезли в грузовую машину, крытую брезентом, и долго, до тех пор, пока красное здание госпиталя не скрылось из глаз, махали рукой провожавшим нас нянькам в белых халатах, врачам в накинутых на плечи шинелях и раненым в вылинявших, пижамах.
Я был бесконечно счастлив, что 1943 год буду встречать не на госпитальной койке.
Всю ночь ехали в старом, грязном, с разбитыми стеклами вагоне и к утру прибыли на станцию Малая Вишера.
Обгорелое, полуразрушенное здание вокзала производило удручающее впечатление. Мы вышли на шоссе и через несколько часов на попутных машинах добрались до штаба фронта.
Вишер в Ленинградской области оказалось несколько: Малая, Большая, Верхняя, Нижняя, Лесная, Полевая и так далее. Наконец в одной из Вишер мы разыскали штаб артиллерии фронта. Многочисленные отделы штаба были разбросаны по всей деревне. Три избы возле околицы занимал отдел кадров.
Мы взбежали по прогнившим деревянным ступенькам и, пройдя темным коридором, очутились в просторном светлом помещении с низким потолком, где стояло несколько столов, покрытых синим картоном. В комнате никого не было. Мы нерешительно остановились в дверях.
— Что угодно? — неожиданно услышали мы.
Из-за шкафа вышел высокий капитан с огромной книгой в руке и, не дожидаясь нашего
— Все обедают, скоро будут. Обождите в сенях.
Я никогда прежде не бывал в отделе кадров и, не знаю почему, чувствовал себя униженным, как бы стыдясь своего нынешнего положения, точно я пришел что-то выпрашивать.
«Хорошего офицера в кадрах не увидишь, — размышлял я, — он не будет сидеть здесь и ждать милости. Бывает, пошлют в резервную часть — и жди потом, чтоб в каком-нибудь полку понадобился офицер именно твоей специальности и твоего звания. Правда, артиллеристы — «дефицитный» народ, но кто знает, все случается…»
Я был поглощен этими малоприятными мыслями, когда заскрипели ступени, послышались громкие голоса и в избу шумно вошли офицеры.
— Ого, нашего полку прибыло, — весело сказал один, увидев нас.
— Свято место пусто не бывает, — со смехом отозвался второй.
Мои попутчики тотчас вскочили на ноги.
Я последовал их примеру, хотя вошедшие не были выше меня по званию.
Офицеры, прибывшие со мной, имели при себе личные дела, у меня же не было ничего, кроме случайно сохранившегося старого удостоверения личности еще времен моего пребывания в полку.
Не без удивления узнав, что я был командиром полка, высокий капитан снова вернулся к шкафу, возле которого мы увидели его впервые, перерыл на полке какие-то папки, раскрыл одну и громко прочел:
— «Командир отдельного артиллерийского полка майор Георгий Захарьевич Хведурели…»
— Так точно! — ответил я.
К счастью, в отделе кадров фронта имелись личные дела на каждого командира части. Капитан, захватив с собой наши личные дела, прошел вместе с нами к соседнему столу.
В комнате у противоположных окон друг против друга сидели два майора. В углу примостилась машинистка.
Капитан что-то доложил одному из майоров, положил перед ним документы и вышел из комнаты.
— Садитесь! — предложил усатый майор, оглядев каждого из нас, спокойно закурил трубку и стал проверять принесенные ему документы.
Судьба моих спутников решилась тотчас. Майор (он оказался заместителем начальника отдела кадров) сказал им:
— Отправитесь в распоряжение командующего артиллерией Н-ской армии. Документы получите у капитана Николаева, того самого, который только что привел вас. Вы свободны… А вас я прошу остаться, — обратился он ко мне.
Он долго и внимательно изучал мое личное дело.
— Сколько вы пролежали в госпитале? — спросил он наконец.
— Около трех месяцев.
В листке учета кадров последним местом моей службы был указан полк.
— Вы были ранены, будучи командиром полка, не так ли?
— Нет. Я был начальником штаба артиллерии армии.
Майор взглянул на меня с таким удивлением, точно я рассказал ему небылицу. Он долго смотрел на меня, покручивая ус.
Я назвал число и номер приказа о моем назначении начальником штаба. Майор куда-то позвонил, но там ему не ответили.