Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
…Госпиталь и в самом деле удивительный мир, а раненые — неиссякаемый источник для наблюдений и впечатлений. Но это уже другая тема, и об этом я расскажу, наверное, в другой раз…
— Майора Хведурели ожидают в красном уголке, — услышал я однажды, когда играл в домино с товарищами по палате.
Я тотчас передал костяшки другому и, насколько мог, быстро спустился на второй этаж…
За столом сидел незнакомый мне капитан. Он кивнул мне головой, но не встал.
Я удивился.
Мне сразу же не понравился пристальный взгляд его
Фуражка его лежала на столе. И это мне тоже не понравилось. Не люблю, когда шапки кладут на стол.
— Чем могу служить? — Я с трудом присел на стул.
— Наоборот, это я должен служить вам, — и капитан натянуто улыбнулся. У него были пожелтевшие зубы, на передних стальных зубах виднелся белый налет.
— Я слушаю вас, — нетерпеливо и, кажется, несколько резко сказал я.
Капитан, опершись о стол, приблизил ко мне лицо, заглянул в глаза, видимо желая узнать, какое впечатление произведут его слова, и с той же натянутой улыбкой проговорил:
— Я следователь прокуратуры Восьмой армии Волков… Вот мое удостоверение, — он показал мне какую-то книжку.
— Что вам нужно? — спокойно спросил я, отводя его руку с протянутой книжкой и тоже глядя ему в глаза.
— Мне поручено выяснить, при каких обстоятельствах и с какой целью капитан Снегирев оставил орудия немцам… Если не ошибаюсь, вы тоже были там…
— Вы уже приступили к расследованию дела?
— Да.
— Тогда вы должны знать, что во время бомбежки полностью вышли из строя все автотягачи. Как мы должны были тащить орудия? Знаете, сколько весит каждое?..
— Когда за автотранспортом недосматривают, он всегда становится добычей для врага.
— Что значит «недосматривают»?
— А то, что машины были брошены на произвол судьбы.
— А у вас есть доказательство того, что Снегирев… Что я и Снегирев, я нисколько не снимаю с себя ответственности, оставили машины на произвол судьбы?
— Товарищ майор, давайте договоримся: вопросы буду задавать я, а вы будете отвечать.
Он смотрел на меня сощурившись и улыбаясь. Злость душила меня, но я сдержался и замолчал.
— Так вот, — спокойно продолжал он, видимо довольный тем, что легко сломил меня, — орудия достались немцам. Прошу рассказать, как это случилось?
Я рассказал все, ничего не приукрашивая, не утаивая и не пытаясь оправдываться.
— Вы знаете Снегирева?
— Знаю…
— Какой он офицер?
— Отличный.
— Нет, я спрашиваю с политической точки зрения.
— Разве оценка офицера не подразумевает и этого?
— Удивляюсь, почему вы так рьяно защищаете Снегирева? А он ведь за вас так не заступается.
— Я не нуждаюсь ни в чьем заступничестве.
— Нуждаетесь! Снегирев утверждает, что орудия оставлены из-за вашей неосмотрительности!
На мгновение я, кажется, растерялся, но вспомнил чистого, правдивого Снегирева, вспомнил, как он любил меня, верил мне, и понял: капитан меня испытывает.
— Лжете!
Капитан поспешно прикрыл своей сильной рукой мой кулак, крепко сжал его и с неожиданной злостью прошипел:
— А ну-ка спокойнее, майор, иначе…
Сумасшедшая ярость, дикое бешенство овладели мной. Кровь ударила в голову. Не помню, как я вскочил на ноги, как схватил костыль и изо всей силы замахнулся на капитана…
Кто-то дико кричал, проклиная живых и мертвых родичей капитана. Позднее я понял, что кричал я сам.
В комнату вбежали врачи и раненые. Моя старушка медсестра коршуном налетела на капитана. Вскоре прибежал и перепуганный начальник госпиталя. Увидев меня в невменяемом состоянии, он тоже накинулся на капитана:
— Как вы смеете волновать раненого?
— А вы знаете, кто я? По какому делу прибыл? — тоненьким голоском выкрикивал побелевший как полотно капитан.
Мой сосед по палате танкист майор Еремеев, у которого правая рука была в гипсе, здоровой левой схватил капитана, приблизил к нему лицо и прошипел:
— Кто ты? Вша тыловая, вот кто! — И вытолкнул его в коридор.
…От этой катавасии открылась моя рана, и меня вновь уложили в постель.
Все это вконец расшатало мои нервы, сотни тревожных мыслей не давали мне покоя ни днем ни ночью.
Немного успокоившись, я написал два письма: одно офицерам штаба Евжирюхина, второе Снегиреву. Мне необходимо было выяснить, назначили кого-нибудь на мое место или же я по-прежнему числюсь начальником штаба. Спрашивал я и о Крюкове. Более всего интересовала меня судьба бывшего моего полка. Следователь у меня больше не появлялся.
Я с нетерпением ожидал ответа и вот наконец получил его.
Майор Радлов, тот самый офицер с брюшком, который оформил приказ о моем понижении и которому потом пришлось стать моим заместителем, писал мне такое, что сердце у меня сжалось от боли: генерал Крюков погиб две недели назад. Оказывается, он летел на самолете «ПО-2» на один из участков фронта и повстречался с немецким истребителем. Воздушный пират так изрешетил отважного генерала и его летчика, что их с трудом опознали.
Я не смог дочитать письмо до конца, слезы мешали мне. Я вспомнил генерала Крюкова: он обнимал меня сильными руками и приятным басом говорил: «Ну, будь молодцом, Хведурели! Помнишь Тихвин?!»
Разве я мог забыть Тихвин, где познакомился с этим замечательным человеком, или же его самого, сильного, умного, доброго…
Только на следующий день дочитал я письмо. Оно было недоброе.
Настроение у меня совсем упало: Евжирюхина назначили на место Крюкова и возложили на него обязанности командующего артиллерией фронта, об этом Радлов писал мне с нескрываемой радостью. Под конец, будто бы между прочим, он сообщал, что на мое место начальника штаба артиллерии армии назначен прибывший из штаба фронта полковник, поскольку мне понадобится долгое лечение.