Любовь поры кровавых дождей

Цицишвили Георгий Шалвович

Тамара заметно похудела, но мне она показалась еще прекраснее.

Со слезами на глазах рассказывала она мне о последних минутах отца и добавила, что он вспоминал обо мне.

От этих слов я почувствовал в горле колючий ком и как-то очень ясно представил себе бледное лицо старика, его беспомощно вытянутые руки, откинутую на подушки голову… Я видел многих умирающих на поле боя, но их лица не запомнились мне с такой поразительной четкостью…

В тот вечер мы с Тамарой проговорили допоздна. Расставшись

с ней, я чувствовал себя, как верующий после исповеди. И твердо решил на следующий же день просить Тамару стать моей женой. Я не сомневался в ее согласии.

Наутро меня вызвали к командующему артиллерией армии. Моей части поручалось провести испытания снарядов нового образца. Это меня очень обрадовало: артуправление находилось рядом с госпиталем.

Я решил зайти к Тамаре и, не откладывая, все ей сказать. Я надеялся признанием облегчить свою душу и полагал, что внезапность моего объяснения послужит гарантией успеха.

Попросив дежурного вызвать Беляеву, я сел на скамью под липой, на ту самую, где мы сидели вчера.

Тамара вышла не скоро, удивив меня своим мрачным видом. Ее неприветливый взгляд лишил меня дара речи.

— Ты думаешь, что мне больше делать нечего, как бегать на свидания? — нахмурившись, спросила она.

Я прервал ее:

— У меня важное дело к тебе…

— Самое важное дело — то, которое мы делаем по долгу службы. Ты оторвал меня от больных…

— Ничего. Немного подождут.

— Что за цинизм — «подождут»! От тебя я этого не ожидала, А знаешь ли ты, в каком состоянии они?

— Не понимаю, что за спешка? Неужели твои подопечные не могут и минуты без тебя обойтись?

— Вы, артиллеристы, таковы: раз-два и пошел, вы это называете быстротой и натиском.

— Когда мы огнем пробиваем другим путь, тогда…

— Давай короче: зачем ты пришел? Твои частые визиты могут вызвать нежелательные разговоры. Может, тебе кажется, что война уже кончилась?

Я понимал, что она права, и, наверно, поэтому, как это часто бывает, гнев все сильнее овладевал мною.

«Действительно, с чего это я голову потерял. Перед угрозой смерти не бледнел, а тут в собачонку превратился, бегаю за ней как дурак».

Мужская гордость и оскорбленное самолюбие заговорили во мне. Я решил наконец покончить с мучительной неопределенностью.

«Или — или», — подумал я и резче, чем следовало, заявил:

— Я тоже, между прочим, занят и пришел лишь затем, чтобы узнать, согласна ли ты выйти за меня замуж! Ответь мне прямо и определенно.

Я наблюдал, как менялось ее настроение, глаза поблекли, лицо вытянулось, по всему было видно, что она растерялась. Видимо, она не ждала такого предложения, во всяком случае — сейчас.

Она задумалась. Покраснела. Так низко наклонила голову, как будто ее пригнули силой.

Несколько минут мы оба стояли молча.

Я

принял ее молчание как знак согласия и, сразу осмелев, значительно тверже повторил свое предложение, даже с некоторым воодушевлением.

Тамара продолжала молчать. Она явно волновалась.

Я привлек ее к себе и хотел поцеловать. «Пусть смотрят! Пусть все знают, нам теперь нечего скрывать. Она моя». Указательным пальцем я поднял за подбородок ее поникшее лицо и не смог сдержать удивления: в ее больших лучистых глазах стояли слезы…

«Отчего? От радости? Но не похоже… Неужели?.. Не может быть!»

— Тамара, что с тобой?

— Я несчастна, несчастна…

— Несчастна?!.. Нет, ты скажи прямо — выйдешь за меня или нет?

— Нет.

— Тамара, ты с ума сошла!

Во рту у меня пересохло. И хотя я все еще прижимал ее к груди, внезапно она показалась мне недосягаемо далекой… Мною овладели страх и предчувствие беды. Мне было горько и больно…

«Получил? Ты потерял ее, теперь верни попробуй». Эта мысль вертелась в голове и мешала мне думать, чувствовать, говорить.

— У меня есть муж, и, пока я не убедилась, что он в самом деле не вернется… я не имею права, не могу…

— Тамара, подумай, что ты говоришь! Он никогда не вернется…

— А если вернется, что тогда?

— Ну хорошо. А как же я?

— Я должна дождаться его…

— Значит, я не дорог тебе?

— Напротив, очень дорог, и ты это прекрасно знаешь. Но ничего не поделаешь, такова моя судьба… Если я поступлю по-другому, я сама буду себя презирать. Я буду ждать, и если он не вернется, и если ты, конечно, дождешься меня и захочешь…

Тамара смешалась. Ей неудобно было сказать: дескать, я буду ждать его, а ты меня.

— А если он все-таки не вернется? — как-то машинально, не думая спросил я.

— Тогда все будет так, как ты захочешь.

Я посмотрел на Тамару и понял, что она не изменит своего решения, не изменит, что бы ни случилось. Я уже достаточно хорошо изучил ее характер и знал, что продолжать разговор бесполезно.

Я ощутил такое утомление и усталость, как будто таскал пудовые мешки. Мне хотелось лечь там же на землю, расправить спину, вытянуть ноги… Какая-то страшная тяжесть навалилась на меня.

Она, должно быть, поняла мое состояние. Разгладила пальцами мои брови, нежно поцеловала складку на лбу и, резко оторвавшись от меня, убежала. По ее согнутым плечам было заметно, что она с трудом сдерживает рыдания.

После того памятного дня прошло много времени.

Я дал себе слово не думать больше о Тамаре. Но мысль то и дело устремлялась к ней.

Я твердо решил найти ее после войны и напомнить про данное мне обещание. Конечно, при условии, что… Но об этом я старался не думать.