Любовь поры кровавых дождей
Шрифт:
Поразительно, как случай связывает и переплетает друг с другом человеческие судьбы, когда счастье одного строится на несчастье другого… Как же мудр был человек, воскликнувший первым: «Господи, как вознести одного, не поправ другого!..»
Я ждал возвращения человека, от которого зависела моя судьба…
Я ждал.
И он явился.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Два дня шли нескончаемые дожди. Вражеская артиллерия молчала. Я решил воспользоваться случаем и обучить младших командиров новому приему
На расстоянии сорока метров друг от друга я приказал вбить два высоких столба и натянуть между ними проволоку. Около одного из столбов поставили лебедку и попытались быстрым перемещением модели создать имитацию движения. Для тренажа наводчиков этот прием был очень полезен.
Я не доверял это дело ни артинженеру, ни воентехникам и сам возился с лебедкой.
За этим занятием и застала меня проверочная комиссия: из штаба армии прибыли сотрудники санитарного управления, меня хотели видеть.
Вот так всегда: как только наступала временная передышка, являлись бесконечные комиссии!
Раздраженный непослушной лебедкой, я ругнул про себя комиссию и попросил своего начальника штаба принять гостей.
Он заколебался: вроде неудобно, люди из управления армии. Но мне не хотелось оставлять дело незавершенным.
Вечером мне сообщили, что комиссия закончила свою работу и хотела бы ознакомить меня с составленным актом.
Пришлось согласиться.
Я сидел в блиндаже, когда мой начштаба привел комиссию. Первым вошел долговязый подполковник. За ним какая-то женщина. Едва она переступила через порог, я так и обомлел: передо мной стояла Тамара! Это было так неожиданно, что я не поверил собственным глазам…
Подполковник выглядел недовольным, а Тамара лукаво мне улыбалась.
Мог ли я после этого слушать скучный акт о том, что на такой-то батарее, в таком-то взводе, у такого-то солдата был обнаружен такой-то паразит?!..
Сине-красный нос подполковника навел меня на гениальную мысль: я вызвал заместителя по хозчасти, шепнул ему пару слов и вскоре пригласил санитарную комиссию к столу.
После первого же стакана подполковник оживился и ударился в воспоминания. Я воспользовался моментом и предложил Тамаре выйти на воздух.
— Эй, вы, — крикнул подполковник, — куда так сразу!.. Товарищ майор, — обратился он ко мне, — вы не думайте, что это простая женщина, это знаете кто…
Мы не стали его слушать, вышли из блиндажа и двинулись по залитой лунным светом дороге.
— Он приехал, — нарушила молчание Тамара. В голосе ее слышалась затаенная тревога.
Я предпочел бы, чтобы меня огрели молотом по лбу, как убойного быка, тогда бы все сразу кончилось и не пришлось бы так мучиться и страдать…
Не знаю, как я шел дальше, должно быть ноги сами несли меня.
Не знаю и того, как долго мы шли.
Потом я стал постепенно приходить в себя и услышал голос Тамары.
Она что-то горячо мне говорила,
— Ты думаешь, мне легко? Евгений неузнаваемо изменился. Он стал нервным, ревнивым, странным. Всем недоволен. Иногда мне кажется, что мы совсем чужие друг другу… Но что делать, я жалею его…
— Если жалеешь, значит, не любишь, — вырвалась у меня где-то вычитанная фраза.
К удивлению моему Тамара не ответила на это замечание.
— Он очень любит меня, — сказала она, помолчав.
Мне захотелось закричать что было силы: «А я? Разве я не люблю тебя?» Но я сдержался и лишь с горечью подумал про себя: «Любит! Да она просто себе цены не знает! Такую всякий полюбит! Ведь нет же второй такой на свете!..»
И тут я понял, что ничего не произойдет, что я не покончу с собой и ее не убью, как это иногда представлялось мне бессонными ночами.
И эта мысль почему-то меня успокаивала. Так, должно быть, примиряется с судьбой приговоренный к смерти, когда его выводят на расстрел и он знает, что ничего уже изменить нельзя…
Хорошо, когда человек умеет утешать самого себя и есть у него чем утешиться. Но мне негде было искать утешения! Было единственное — Тамара, и ту отняли…
Мы шли долго. И Тамара все время говорила, говорила. Как будто хотела убедить себя, что поступила правильно.
Я понял, что она говорила не столько для меня, сколько для самой себя.
Видимо, ее мучило раздвоение: перед совестью своей она была права, но зато изменила чувству!
Правильно ли она поступила? — вот вопрос, который мучил ее, видимо, еще больше, чем меня.
А я молчал, как будто проглотил язык.
Потом я почувствовал, как она обняла меня, горячими, быстрыми поцелуями покрыла мое лицо, лоб, глаза, губы, потом оттолкнула, как будто я удерживал ее (а я стоял недвижно как пень), и побежала к блиндажу…
…Нос у подполковника покраснел еще больше. Наше отсутствие показалось ему подозрительным, и с присущей ему бестактностью он объявил об этом заплетающимся языком: «Вы, артиллеристы, не способны к осаде, вы все хотите взять штурмом и поэтому часто остаетесь ни с чем».
Я ничего ему не ответил. Мне было не до него! А Тамара так на него взглянула, что он, бедный, сразу протрезвел, встал из-за стола и начал искать свою шинель.
Я отправил комиссию на своей машине, а сам долго стоял и смотрел им вслед.
С тех пор прошло много времени.
Война шла к концу…
Однажды вечером, дело было ранней весной, мне позвонил оперативный дежурный и сказал, что меня желают видеть два полковника медицинской службы.
За территорией штаба, перед полосатым шлагбаумом стояла зеленая «эмка». При моем появлении из машины вышли две невысокого роста полные женщины в долгополых шинелях. Я сразу узнал их и, признаюсь, с удовольствием пригласил к себе. Но они наотрез отказались.