Любовь с первой строчки
Шрифт:
Ни о чем не жалеет.
Не жалеет"
........
Нет, не жалеет!!!
Глава 5.
Ильинка.
Зима, 2000
Приближался 2000 год. Когда-то мне казалось, вряд ли я доживу до этой даты, а если доживу, то буду такой старой - страшно представить!
По ТВ, в прессе, на улицах шли споры: 2000 год это начало 21 века или всего лишь конец 20? Хотя это было так очевидно. Ближе к 31 декабря споры утихли, все согласились: 2000 год - это последний год в столетии и тысячелетии. Видимо, администрация города решила, что помпезно отмечать эту дату - нет повода, потому на улицах Петербурга мы не видели яркой иллюминации, и вообще праздничное убранство было скромным и отличалось от прошлых лет лишь неологизмом "миллениум", навязчиво потребляемым по делу и без.
Тридцать первого декабря я как обычно работала. Уставшая и возбужденная от предновогодней суматохи, приехала домой поздно. Муж встретил меня словами: "Звонил Чулаки, сказал, что перезвонит". О таком новогоднем подарке я могла только мечтать. Но долгожданный звонок раздался лишь первого января, в полдень. Михаил Михайлович как всегда был краток и корректен:
– Анечка, поздравляю тебя с Новым годом. У меня просьба. Если тебя не затруднит, конечно. Нужно съездить в Ильинку, в приют для животных. А подробности расскажу при встрече.
– Я выезжаю!
– Наверное, я начала одеваться еще до того, как положила трубку.
Порывшись в коробках с сувенирами, выбрала самую красивую, инкрустированную шкатулку для подарка - и рванула в Металлострой.
Когда-то давно мне посчастливилось бывать в гостях у Михаила Михайловича на Рубинштейна 36. Хорошо запомнила большую коммунальную квартиру на верхнем этаже, просторную комнату с множеством книжных шкафов, старинным письменным столом и мраморным женским бюстом в углу возле изразцовой печи. Писатель любил свой дом у Пяти Углов и ни за что не уехал бы оттуда, если б не веские на то причины. Причин этих я не знаю, слышала лишь, что в последнее время находиться там, из-за конфликтов с соседями, стало невозможно. Уверена, у Чулаки и раньше были варианты обмена, чуть позже я даже узнала об одном из них. Как-то, в одну из деловых поездок, мы проезжали по Большому проспекту Петроградской стороны, и он указал мне на сталинский дом, с книжным магазином на первом этаже. В этом доме писательская организация предлагала ему отдельную квартиру на льготных условиях. Но Михаил Михайлович отказался от заманчивого предложения, чем несказанно удивил меня. Престижный район, можно сказать, центр города!
– В этом доме живет много писателей, опять же не будет никакого покоя.
– Пояснил мой странный спутник.
Рыбацкое осталось позади. Мелькают заборы, заправки, деревенские домики, покрытые шапками искрящегося снега. Нигде никаких признаков жизни. Мчусь одна по узкой, в две полосы дороге, боясь пропустить поворот на главную аллею. Объезжаю площадь, еще несколько метров по тихой, безлюдной улочке, вот и дом Чулаки, пятиэтажный, кирпичный, сталинско-брежневской постройки.
Вручаю Михаилу Михайловичу вятскую шкатулку, благородно мерцающую золотой соломенной инкрустацией, он мне - журнал Вышгород (1998 год N5) с романом "Трижды великий". Тут же, на открытой странице пишет автограф, попутно объясняя сложившуюся ситуацию:
– У нас на ближайшей остановке собака живет. Добрая, умная. Но жильцы из соседних домов невзлюбили ее, стали гнать. Все кончилось тем, что она кого-то покусала, и теперь ее грозятся убить. Наша задача отвезти ее и еще одного пса в приют для животных.
Чулаки распахивает дверь в одну из дальних комнат. Здесь на паркетном, в теплых солнечных бликах, полу, мирно дремлет еще один такой же черный пес размером с небольшого теленка. При виде меня собак лениво приподнимает морду, - вот и вся реакция на появление постороннего человека. Я замечаю перевязанное и выпачканное в зеленке брюхо, - пес явно переживает послеоперационный период. Мой писатель и его жена в этом смысле единомышленники и настоящие подвижники: подбирают бездомных собак и кошек, кормят их, лечат за свой счет, пристраивают в добрые руки. Вот и познакомились они много лет назад в обществе защиты животных.
На сегодня наша задача состояла в том, чтоб отвезти черного пса по кличке Грей и другого, с остановки, по кличке Лапик - в приют. Михаил Михайлович снимает с вешалки пальто, надевает шапку.
– Вы разве не поедете с нами?
– обращаюсь я к Нине.
– А можно?
– Конечно, места всем хватит.
Нина оживляется, поспешно накидывает куртку.
– Если не хватит, я и в багажнике доеду, - заявляет вполне серьезно.
Я снова удивляюсь ее миниатюрности. Она старше Михаила Михайловича лет на семь или восемь, но похожа на резвого подростка, движения ее быстрые, речь громкая, отчетливая, говорят, в юности она закончила балетную студию, а еще исполняла роли травести в детском театре.
Накинули поводок на Грея и вышли во двор. Нина очень быстро отыскала и привела "того, с остановки", беспризорника по кличке Лапик. Лапик, взъерошенный, грязный и вертлявый - походил на большую мягкую игрушку, выброшенную кем-то на помойку.
Я застелила заднее сиденье клеенкой, но собаки и не думали лезь внутрь, смирно стояли возле распахнутой дверцы, переглядывались, нервно вертели хвостами, а на команды Михаила Михайловича не реагировали, делая вид, что не понимают. Тогда Нина заскочила первая, а псы - следом за ней. Наконец, расселись, устроились, тронулись...
Все утро валил пушистый снег, и узкий, среди сугробов, путь пролегал накатанной, хрустящей льдинками, дорогой. Безлюдный город дремал, отдыхал после бурной новогодней ночи. Пустые улицы с редкими пешеходами и столь же редкими авто, казалось, принадлежали только нам. Мои пассажиры сидели тихо, слышалось лишь сопение Грея над моим ухом. Собак то и дело норовил ткнуться черным кожаным носом в мою щеку, Чулаки при этом каждый раз беспокойно просил меня не отвлекаться и внимательно смотреть вперед.