Любовь с первой строчки
Шрифт:
Чулаки лежит, закрыв глаза, мне кажется, он о чем-то напряженно думает. Касаясь его лба, шепчу:
– Если б я могла заглянуть в твои мысли. Мой звездный странник.
При этих словах Чулаки вздрагивает, открывает глаза и смотрит на меня пристально. Мне показалось, что-то напугало его. Звездный странник -- это из "Харона". Размышляю: а ведь много лет назад меня к писателю толкнуло то же самое провидение, что и деда с шизоидной рукописью! "Хотела инопланетянина? Получай! Единственного звездного странника во всей Солнечной системе. Он это, не сомневайся" А я и не сомневаюсь. Начинаю обычную болтовню:
– Знаете, что я вспомнила? Давным-давно я работала в пионерском лагере, на юге. Не
Чулаки лукаво щурится: "Смотря на какой"
В день выписки я отношу медсестрам коробку с пирожными: "Спасибо вам за нашего Михаила Михайловича!" Чуть позже приезжает Нина, привозит книги в подарок врачам. Все бы хорошо, но я смотрю за окно и вижу моросящий мелкий дождик, а у моей машины еще утром сломались щетки. Как же мы доберемся? Некоторое время ждем. Но тучи только сгущаются, небо опускается над городом все ниже, окутывает туманом крыши домов, и надежды на прояснение нет.
Ехали медленно, осторожно. Дождь то стихал, то припускал с новой силой. На красных светофорах выскакиваю из машины, веду щеткой, стираю мутный поток со стекла.. этого хватает на несколько секунд, -. и так до следующего светофора. Уфф! Никогда мне не забыть этой поездки. Светлеть начало только при подъезде к Рыбацкому.. От Рыбацкого до Металлостроя -- рукой подать. Вот и заветная аллея. Чулаки смотрит на часы: ого! от Озерков до Металлостроя добирались два с лишним часа!
Чувствую усталость и потребность в передышке. От приглашения подняться в квартиру и выпить чай - не отказываюсь. Нина хлопочет на кухне, накрывает на стол, а я иду за Михаилом Михайловичем в одну из комнат, куда он ушел общаться с кисами (их у него 10!). Мой писатель знает: я ни за что не сяду пить чай без него. Но каждый раз мне приходится это подтверждать. Приоткрываю дверь и вижу просторный зал. На стенах множество картин, написанных маслом, по большей части пейзажи - это работы его мамы-художницы. В дальнем углу, на одном из шкафов замечаю плюшевого мишку, большого, старинного, о каком я мечтала в детстве и какими в настоящее время торгует антикварный салон Сотбис. "Какой славный!" - у меня захватывает дух. Осторожно беру в руки, наклоняю, и слышу глухое рычание. "Его поела моль" - вдруг доносится из коридора голос Нины. Чулаки объясняет, что мишка принадлежал еще его брату Сергею, а сам Михаил Михайлович его помнит столько, сколько помнит себя. Во время переезда писатель безжалостно выбрасывал все подряд, устаревший проигрыватель, пластинки, связанные стопками книги, и медведя так же отнес на помойку как ненужный хлам, но Нина вовремя спохватилась и вернула медведя домой.
После чая прощаемся.
– Спасибо, Анечка, веди машину осторожно.
Смотрю на своего кумира снизу вверх, пытаясь поймать его далекий, неуловимый взгляд за толстыми стеклами очков.
– До свидания.
****
Этот день запомнился тропическим зноем и дрожащим маревом над раскаленным асфальтом. Палящее солнце чередовалось с теплыми ливнями. Дворники уже исправно и ритмично елозили по стеклу, а я уверенно вела машину, непринужденно беседуя с писателем. Но Михаил Михайлович был снова мрачен и молчалив. Когда он углублялся в свой внутренний космос, то бродил там, забывая о реальности, - и вывести его на откровение не мог никто. Решила не приставать с расспросами, зная заранее, что выведать причину его угрюмости, как бы ни старалась,
Мы едем по адресам, которые называет писатель. Долго жду его на Фонтанке, неподалеку от знакомого особняка-школы, где учился Чулаки. Здесь на обочине тротуара лежит рыжий кот. Лежит неподвижно полчаса, час. Люди идут мимо, стараются не замечать. Шлепают легкие сандалеты, пружинят кроссовки, цокают шпильки... Сижу в машине, невольно кошу глазом на мертвого кота, стараюсь не замечать...
После Фонтанки едем на Литейный, к складу книжной продукции. Чулаки выносит оттуда несколько экземпляров нового публицистического сборника "Пожелания к 3000 году". Сразу пишет автограф, я прячу подарок в сумочку, довольная тем, что вечером меня ждет изучение новой книги моего кумира. Публицистику Чулаки я знала плохо, читала только те статьи, которые сами попадали мне в руки.
– У вас есть любимая статья?
– Есть. "Синдром голого короля" о Малевиче и его Черном Квадрате.
– И вы считаете, что знаменитый Черный Квадрат не представляет никакой художественной ценности, то есть ничего не стоит?
– Да, именно так и считаю, не стоит более затраченных на него красок, кисти и холста!
– Боже, как я рада, - нашелся единственный человек во всем мире и сказал об этом открыто! Полностью с вами согласна!
Ловлю себя на мысли, что услышанная со стороны правда и собственные правдивые, иногда опасно правдивые, слова - вызывают во мне чувство восторга, накрывают состоянием похожим на эйфорию.
Но лицо моего писателя по-прежнему сумрачно, замкнуто, словно какая-то тяжелая мысль не дает ему покоя.
– Не нужно хмуриться, Михаил Михайлович! Посмотрите, какой замечательный день! Помните, в "Хароне" у вас написано о том, как теплым летним днем вы гуляли с кошкой Таракашей по лесной тропинке и вдруг ощутили, что совершенно счастливы? Помните?
– Да, помню, - соглашается писатель, - так и было. Обычно, счастливый день вспоминаешь позже, задним числом, а тут так получилось, ощутил счастье в данный момент.
– Вот и я сегодня чувствую, как мне хорошо: этот солнечный день, этот теплый ливень, мы рядом, чего же еще желать, это и есть счастье.
Возвращаемся в Металлострой под вечер. Солнце так же жарит, а мой писатель так же мрачен, молчалив, по-прежнему отвечает односложно и нехотя. Я невольно сникаю.
– Скажи мне что-нибудь, скажи, что я значу в твоей жизни?
– Ты значишь в моей жизни очень много, - отвечает Чулаки, скользнув по мне строгим взглядом.
Сижу насупившись. Вспомнился известный фильм с Леонидом Куравлевым, где главный герой, устав от одиночества и непонимания окружающих, делает предложение первой попавшей, обожающей его юной девушке.
– Катюша, выходи за меня замуж!
И Катюша, весело хлопотавшая возле дорогого гостя, не зная, как ему угодить и чем его угостить, вдруг замирает и сникает...
– А разве вы меня любите?
Проезжаем Рыбацкое, с ужасом жду момента, когда мы въедем в черную грозовую полосу, нависшую над Металлостроем. Но резкий порыв ветра налетел еще раньше, устрашающе ухнул, качнул машину, и обрушился ливневым водопадом, гулко забарабанив по капоту. Стало темно как ночью, я включила фары и замедлила ход. Щетки не справлялись с потоками воды, за окном виднелась лишь мутно скользящая, серая пелена, а шум стоял такой, какой бывает на море во время шторма. Ураганный ветер гнался за нами, дышал и грозно хлопал в заднее стекло. Я искоса взглянула на Чулаки, он сидел неподвижно, смотрел вперед, лицо его было напряжено. Не знаю, о чем он думал в этот момент, но я не испытывала ни страха, ни волнения, какой может быть страх, если мы рядом?!