Любовь с первой строчки
Шрифт:
– Валерий Попов и я, - единственные, кто зарабатывает на жизнь литературным трудом.
– поясняет Чулаки, (что говорит о сверхпопулярности и востребованности авторов) - остальные имеют доход на других поприщах, кто-то открыл издательства, а кто-то ушел в продавцы или страховые агенты.
. В длинном и узком коридоре вижу беседующих Илью Штемлера, поэта Кушнера и еще несколько знакомых лиц.
Чулаки здоровается со всеми, а Владимир Уфлянд устремляется к нам и громко восклицает: "Ну, Чулаки, всю ночь я читал твоего "Примуса", не мог оторваться, пока не дочитал до конца. Пиши продолжение. Ты просто мастер сюжета!"
Направляемся к распахнутой, высокой двери, и я шепчу: "Михаил Михайлович, спросите,
Оказывается, в пен-клубе - мероприятие: встреча творческой интеллигенции с американским поэтом Уильямом Смитом. Зал заполняется, мы с Чулаки садимся в первых рядах, и тут выходит вперед, занимает почетное место седовласый, вальяжный мужчина, поэт Уильям Смит, собственной персоной из Америки. Рядом с ним молодой переводчик. Уильям Смит рассказывает о себе, о своей семье непринужденно и откровенно, говорит, что в России он не в первый раз, что вообще много путешествует, но Россия ему близка по духу. Сам он по материнской линии родом из индейского племени Чероке. Я внимательно вглядываюсь в лицо поэта, холеное, породистое, и действительно, нахожу в нем нечто индейское, особенно разрез глаз. Выглядит он прекрасно, невозможно поверить в то, что ему уже 80! Думаю, секрет молодости поэта в оптимизме, в любви к жизни, к людям, в умении принимать серьезные вещи с чувством юмора. Как не хватает всего этого моему писателю, как ему мешает постоянное копание в своей душе, привычка воспринимать нечаянное или бездумно брошенное слово в его адрес с болью, а в малейшей неудаче видеть трагедию.
Между тем, поэт читает свои стихи, взрослые, серьезные и детские, смешные. Я начинаю что-то вспоминать: да, стиль мне знаком, похоже, я читала эти детские стихи много лет назад своему сыну. Некоторые стихи мы слушаем только на английском, некоторые с переводом, а некоторые с разными переводами, это особенно интересно, т. к. при разных переводах стихи становятся разными, хотя об одном и том же.
После двухчасовой беседы всех приглашают в соседнюю комнату, где накрыт большой стол, на нем тарелки с бутербродами, водка, много водки. Стулья все несут сами. Мы с Михаилом Михайловичем садимся в самом углу, и я, прижавшись к нему плечом, с восторгом шепчу что мне выдался редкий случай увидеть пьяных писателей. От предложенного вина отказываюсь, приходится объяснять, что я за рулем. Михаил Михайлович пьет только минералку.
Уильяма Смита садят в центре, на почетное место, но рядом с ним нет никого. Мы тихонько обсуждаем поэта, его индейскую внешность. Я говорю, что есть такая марка внедорожника Гранд Чероке, на русский манер - джип Широкий. Чулаки смеется. К поэту, тем временем подходит молоденькая, хрупкая то ли поэтесса то ли журналистка и они весело начинают общаться на английском.
Руки тянутся к бокалам, оживление, поэт Кушнер, сидящий справа от меня предлагает вино, разговоры становятся громче, заинтересованнее, кажется вот-вот кто-нибудь хлопнет кого-нибудь по плечу с неизменным "уважаю!", но Михаил Михайлович не вовремя сообщает: "Нам пора". Уходим ни с кем не попрощавшись. Он тянет меня за руку, я притормаживаю, и со вздохом сожаления, оборачиваюсь: нет, не посчастливилось мне увидеть, как напиваются питерские писатели.
Время позднее, но на улице по-летнему светло, дороги просторны и свободны от транспорта. Мы делимся впечатлениями о прошедшем дне. Я улыбаюсь про себя, вспоминая красивых белых птиц на водной глади. О, если б я умела писать стихи!
– Спасибо за прекрасный вечер.
– Будь осторожна, не гоняй..
– Я люблю тебя..
Весна 2002
Киберлогово.
Богословское кладбище.
В редакции журнала "Звезда".
Михаил Михайлович, словно извиняясь, сообщает, что у него сломался принтер и для его починки нужно съездить к мастеру. Серьезный повод, чтоб подъехать к подъезду, а не встречаться тайком на аллее. Чулаки садится в машину, бережно кладет на колени тяжелый пакет. Погода весенняя, но студеная, неистовое апрельское солнце слепит глаза и будоражит. Я открываю окно в машине со своей стороны и город врывается в салон, оглушая нас шумом и весенней суетой.
Едем на Фонтанку: у парадной старого питерского дома нас встречает неприметный мужичок средних лет. "Настоящий компьютерный бог" - так отозвался о нем писатель. Поднимаемся по лестнице и входим в странную квартиру. Сразу, на пороге мы спотыкаемся о гору запчастей всевозможной разобранной оргтехники. Запчасти лежат в прихожей, в коридоре; везде, куда можно бросить взгляд - видим компьютерный и телевизионный лом. Вдоль стен штабелями возвышаются мониторы вперемежку с микросхемами, проводами, колонками и и прочим хламом подобного рода.
Мастер компьютерной техники довольно резво пробирается через экзотические залежи пластика и железа, мы же ступаем осторожно, боясь что-либо задеть неосторожным движением. Убрав со стула какой-то железный ящик с торчащими из него проводами, хозяин садится за стол, так же заваленный запчастями. Чулаки, придерживая очки, удивленно озирается и пристально смотрит по сторонам.
– Мне здесь нравится, очень необычно.
Еще бы не нравилось! Чулаки, со своим супер-мозгом и способностью мгновенно воспринимать новейшие технологии, - сразу ощутил себя в привычной среде. Перенесись писатель на машине времени в следующее тысячелетие, он, быстро адаптировавшись, снова пошел бы на опережение. Если он сам не ремонтировал сломанный принтер -- то лишь по причине плохого зрения.
– Похоже на логово компьютерного робота, - тихо произношу я.
Я ищу место, где бы сесть, вижу кресло, заполненное хламом лишь наполовину, пытаюсь втиснуться в эту половину, при этом мастер, испугавшись, тут же вскакивает и торопливо выхватывает из-под меня какую-то металлическую корягу. Сижу не шевелясь. Михаил Михайлович стоя (сесть больше негде), беседует с хозяином и возможной причине поломки. Я в этом ничего не понимаю и в технических терминах не слишком сильна, потому сижу тихо, как примерная девочка, но потом встаю и ухожу в туалет. Возвращаясь, удивленно сообщаю: "Странно, но в туалете ничего лишнего я не заметила. Наверное, это единственное место в квартире свободное от железа" На что Чулаки замечает, что если единственное, значит, в ванной все же что-то есть?" "Да, в ванной лежит...." - и мастер сыплет техническими терминами, а я с ужасом наблюдаю как грубо он ковыряется отверткой в разобранном принтере, мне страшно, что все детали растеряются, просто исчезнут среди такого же хлама и принтер будет невозможно собрать.
Чтоб внести оживление в беседу, рассказываю мужчинам про своего сына. Однажды, когда моему Боре исполнилось года три, я задала ему вопрос:
– Скажи, Боречка, вот если б вдруг здесь появился волшебник и сказал, что исполнит любую твою просьбу, любое желание, - что бы ты попросил у волшебника?
Сын молчит, пожимает плечами: не знаю!
– Ну, как же, не знаю!
– не успокаиваюсь я, - проси у волшебника, что хочешь, может, шоколад, игрушку, или мороженое?
Боря отмахивается, но я не отстаю, и после долгого раздумья, сын вдруг сообщает: