Любовь-весенняя страна
Шрифт:
Нашему изумлению не было границ! Мы переглянулись, чтобы убедиться, не галлюцинация ли это? Потом мы посмотрели на зрителей, которые, по нашим расчётам, должны были возмутиться, шикать, размахивать руками, свистеть, улюлюкать. Но нет, зрители внимательно и доброжелательно следили за артистами, ожидая, как развернутся события дальше. Они ведь не подозревали, что вирши, которые изрекали действующие лица, сочинены не нами. Более того, с нами эти стихи никто даже не согласовывал. И мы, авторы пьесы, так же, как и они, зрители, слышим их сейчас впервые. Мы находились в остолбенении! Эти два актёра проделали невероятно трудную и, с нашей точки зрения, столь же бессмысленную работу! Мы, конечно, не могли объективно судить о качестве
Самохвалов:
Как заместителю мне важно для карьеры Созданье деловой и «нужной» атмосферы,
Не нужен мне оклад в 400 рублей,
Мне нужен штат лишь из «своих» людей.
Прошли мы и через все круги второго акта. Спектакль, поставленный Вениамином Вениаминовым, наконец-то, кончился. Зрители горячо аплодировали, представление явно имело у публики успех. Мы посовещались, как нам поступить. Конечно, надо было немедленно идти за кулисы, устраивать скандал и запрещать это стихотворное графоманст-во. Но мы подумали: вот явятся два столичных автора, будут сердиться, нервничать, кричать, топать ножками. А что толку? Спектакль идёт уже второй сезон. Театральный Псков, вероятно, этот наш позор уже повидал. В провинциальных городах редкий спектакль держится на сцене больше двух сезонов. «Сослуживцев» всё равно скоро снимут. И это безобразие кончится само собой. А два рифмоплёта, которые, кстати, неплохо сыграли свои роли, вероятно, получают какие-то деньги за незаконное соавторство с нами. Что же это получится — мы залезем в их карман? А какие гроши получают актёры, в особенности в провинции, мы хорошо знали. Грабить артистов?! С нашей стороны это было бы нехорошо! Мы глубоко вздохнули, посмотрели друг на друга и понуро побрели к гардеробу. Мы сделали вид, что нас здесь не было, мы ничего не видели и, главное, не слышали, что мы ничего не знаем об этой своеобразной постановке.
Потом как-то я рассказал эту леденящую душу историю Зиновию Гердту. Он в ответ поведал мне, как вместе с Михаилом Львовским ездил в Тулу на премьеру их совместной пьесы «Танцы на шоссе». Пьеса была сочинена ими в стихах. Представляете ужас авторов, когда они услышали, как тульские актёры играли спектакль... в прозе. После случая с пьесой З. Гердта и М. Львовского я успокоился. Из стихов сделать прозу куда легче, чем наоборот. В нашем с Брагинским случае псковские актёры не прельстились лёгким хлебом, они пошли по пути наибольшего сопротивления.
СУМЕРКИ
Сумерки —
Сумерки — такое время года, дождь долдонит, радость замерла, и, как обнажённый нерв, природа жаждет белоснежного прихода, ждёт, когда укроет всё зима.
Сумерки — такое время века, неохота поднимать глаза.
Там эпоха тащится калекой, человек боится человека и, что было можно, всё нельзя.
Сумерки — такое время жизни, что заёмным греешься огнём, но добреешь к людям и отчизне.
При сплошной вокруг дороговизне сам ты дешевеешь с каждым днём...
Сумерки — такое время суток, между жизнью и кончиной грань, маленький, но ёмкий промежуток, когда взгляд размыт, печален, чуток, и приходит тьма, куда ни глянь.
1989
ФАТАЛИСТ
Уходят между пальцев дни, за ними следом годы рвутся... Аэродромные огни навеки сзади остаются.
Как под колёсами земля бежит стремительно на взлёте, так убегает жизнь моя.
Я — в заключительном полёте!
Здесь не помогут тормоза, здесь не удастся скорость снизить, здесь финиш оттянуть нельзя — его возможно лишь приблизить.
Здесь не свернёшь на путь иной, и не улепетнёшь в сторонку, тут не заплатишь отступной, и не отсрочишь похоронку.
Приму конец, как благодать, как искупленье, как подарок.
Так стих случалось написать без исправлений и помарок.
Я ничему так не бываю рад,
как появлению стихотворенья,
и принимаю это каждый раз,
как дар, как счастье, как благословенье.
Непредсказуем стихотворный взрыв, живёшь в сплетенье мыслей, дел, поступков. И вдруг из хаоса родившийся мотив дробит тебя на части, как скорлупку.
Неуправляем и необъясним
порыв души — процесс стихосложенья.
Как будто кто ведёт пером твоим, как будто это лавы изверженья.
Потом бывает долгий перерыв.
Стихов, конечно, не писал я сроду!
Какая лава там?.. Перо?.. Мотив?..
Но вдруг опять ко мне добра природа.
КУРОРТНЫЕ ПРИБАУТКИ * * *
В краю ставриды и черешен я, словно облако, безгрешен, живу без мыслей, как растение, и, может, в том моё спасение.
* * *
Гимнастика, диета... Словом, живу стремлением одним, что надо помереть здоровым, что глупо помирать больным.
* * *
Вокруг коричневые люди.
И сам я бронзы многопудье!
* * *
Здесь принимают процедуры, жуют таблетки, пьют микстуры. Лежат на солнце кверху пузом, шары гоняют звонко в лузы, мужчины все холостяки и балагуры-остряки.
Здесь хвастовство мускулатуры и мрут упитанные дуры, краснея лаком педикюра.
О, как их много: их — полки! Играют марш! Все на зарядке. И, чтоб не сдохнуть от тоски, ныряю в море без оглядки.
* * *
Жизнь на труды истратив целую, вдруг понял, что не для работы рождён, для ничегонеделанья я, словно птица для полета.
Пусть мы живём в дому чужом, но ведь и жизнь взята в аренду. Когда-то, молодой пижон, вбежал я в мир, как на арену.
Запрыгал бодро по ковру, участник яркого парада.
Мешая факты и игру, вокруг крутилась клоунада.
Не сразу понял, что и как.
Сгорали лица, чувства, даты...
И был я сам себе батрак, у этой жизни арендатор.
К концу подходит договор, кончаются рассрочки, льготы. Жизнь — неуютный кредитор, всё время должен я по счёту.