Любовь Яровая

Тренев Константин Андреевич

Кошкин. Нет, товарищ профессор, вы не всё знаете. Я знаю больше. Вы знаете только, что ученье — свет, это вам прямо видать, а что неученье — тьма, так это вы только сбоку видали. А я сам испытал на своей шкуре. Вам свет в глаза светит, а мне тьма застилает. Так мне эта тьма лютей, чем вам, и я с ей не на жизнь, а на смерть биться буду. А кто мне помогать не желает, а, напротив, саботирует, тот у меня в один счёт и свет и тьму получит…

Горностаев. Да, да! В глазах пламя веры, а вот

у тех, что были у меня, этого ещё нет. Только с наганами в глаза лезут.

Кошкин. Без наганов, товарищ профессор, революции не сделаешь.

Елисатов. Верно!

Кошкин. Пожалуйте, товарищ Горностаев, ко мне через час с товарищем Елисатовым, который мне очень помогает. Будем вместе дело делать. (Уходит.)

Елисатов. Именно! Отдадим народу все силы, ибо прежде наука была белая рабыня капитала, теперь она — красный товарищ пролетариата. Не так ли, товарищ Горностаев?

Горностаев. А? Да, да…

Елисатов. А ведь мы с вами, Максим Иванович, и раньше встречались. Помните, в Одессе?

Горностаев. Да, да, помню. Вы, кажется, дантист?

Елисатов. Нет! Что вы, я общественный деятель и журналист.

Горностаев. Вот, я и говорю, в этом роде что-то.

Елисатов и Горностаевы уходят. Входит Чир.

Панова. Ну, Чир, сегодня на кого ещё донесли?

Чир. Исповем богу единому, судящему ныне богатых и нечестивых. Писано бо: «Во утрие избивах вся грешныя земли». (Уходит.)

Панова. Гадина!

Входит Елисатов.

Елисатов (Пановой). Кошкин делает хорошую мину при плохой игре, а игра кончена: сию минуту получены сведения. Разбиты вдребезги… Наши по эту сторону Жегловского моста…

Панова. Неужели?.. Голубчик…

Елисатов. Через два дня здесь.

Панова. Голубчик… правда ли?

Елисатов. Точно. Сейчас паника начннтся.

Входит Швандя с бумагой. Елисатов уходит.

Швандя. Товаршц Панова! Переписать!

Панова. Есть, товаршц Швандя! Какой вы интересный!

Швандя. Кто? Я?

Панова. Да, да, прямо амурчик!

Швандя. Почему так рассчитываете?

Входит

Дунька.

Товарищ Дуня Фоминишна, моё почтение! Вот это действительно прямо сверхамурчик!

Панова. Какое на вас чудесное платье!

Швандя. Да вы вся, как букетик или горшочек с цветами. А перчаточки…

Дунька. А ты руками не лапай!

Швандя. Я только пальчиком торкнул. На танции, Дуня Фоминишна, всем составом сунете?

Дунька. Это до вас не ответствует.

Швандя. Нет, это вы обратно, как мы тоже упольне сознательные.

Дунька. Я до товарища комиссара.

Швандя. Это — раз плюнуть! Вам об чём?

Дунька. Это до вас не ответствует — больше никаких. (Хочет войти в кабинет.)

Швандя. Нет, ответствует, и прошу обратно.

Входит Кошкин с бумагой и передаёт Шванде. Швандя и Панова уходят.

Дунька. Товарищ Кошкин, я до вас!

Кошкин. В чём дело?

Дунька. Мне две комнаты нужно иметь, потому что я тоже с хорошими товарищами знакомство веду, а она мне одну будуварную отдала, да и из той пружиновую сидушку утащила. Пущай зараз гостильную отдаст! У меня гостей вдесятеро больше бывает. Комиссар Вихорь завтра на кохвей придет. На что он сядет? На что?

Кошкин. Да вы, товарищ, кто?

Дунька. Конечно ж, прислуга!

Кошкин. Так вы должны войти в союз и защищать свои интересы сообща. (Уходит.)

Дунька. Это мне без надобности. Я сама защптюсь.

Входят Швандя и Панова с бумагами. Из входной двери идёт Марья.

Марья. Где тут они?

Швандя. Тебе, гражданочка, кого?

Марья. А родимец вас знает, кого. Может, тебя. Чай, комиссар?

Швандя. Не, не упольне.

Марья. А рожа в самый раз. Третий день из деревни, а комиссара не вижу. Только и вижу вот эту чуму в краске! (Дуньке.) Ты что ж в чужое, как болячка, нарядилась? Оно на тебя сшито? Ты его заработала?

Дунька. Значит, на меня. Теперь всё народное.

Марья. Какое ж оно народное, когда под руками аж лопнуло? Сымай зараз, кобыла!

Дунька. Отстань, тётка!