Любовь

Столбова Татьяна

– Черт! – в досаде крикнул Портнов. – Вот черт!

Он развернулся и, схватив Колю за рукав, рванул в обратную сторону.

У Садового кольца они остановились, перевели дух. Портнов был взвинчен и зол.

– Ну что я мог сделать? – вдруг спросил он, глядя Коле прямо в глаза.

Коля пожал плечами. Если б Портнов не поволок его с собой, он бы остался. Конечно, это было бы глупо, потому что никому и ничем он помочь бы не смог, а отправился бы с ними в отделение, вот и все, но он лучше бы отправился в отделение, чем стоял

сейчас здесь свободный и с нечистой совестью.

– Что, опять тебе Портнов виноват? – с тоской сказал Портнов, читая мысли. – С Лапшенниковым обделался, теперь вот тоже…

– Ты не виноват, Андрей, – покачал головой Коля. – Я сам не малыш, мог бы и остаться.

Они посмотрели друг на друга, повернулись спиной к дороге, недалеко от которой был вход в метро, и пошли назад.

* * *

Из милиции их выпустили утром. Всех, кроме Дениса Леонтьева, который, как выяснилось, попал в это отделение уже третий раз. Максим остался с ним. Портнов тоже хотел остаться, но его выгнали.

– Считайте, вам двоим повезло, – закрывая дверь за Колей и Портновым, буркнул немолодой капитан.

Им действительно повезло. Подлый Кутиков представил их чуть не как зачинщиков драки, приравняв к Леонтьевым, но неожиданно за них вступился метрдотель. Ухо его распухло и покраснело, он все прикрывал его ладонью и, поймав Колин взгляд, погрозил ему пальцем, однако милиционерам сказал, что эти двое (тут он показал на Колю и Портнова) старались разнять вон тех (он показал на Дениса Леонтьева и Кутикова), и сами при этом пострадали.

Коля уж точно пострадал. Его левый глаз совсем затек, бровь и нижняя губа были рассечены и из этих ран постоянно сочилась кровь, переносица вздулась, посинела. Портнов отделался одним синяком на левом виске, но таким обширным и черным, что казалось, будто в это место его ударили несколько раз подряд. Впрочем, может, так и было.

Максим Леонтьев вышел на минутку следом за Колей и Портновым и извинился перед Колей за причиненные случайно увечья. «Бью по Кутикову, а попадаю по тебе, – объяснил он светским тоном. – Наваждение какое-то». Перед Портновым он извиняться не стал, да они были в расчете – все синяки Максима и Дениса Леонтьевых были поставлены именно Портновым.

Пока Максим приносил извинения, Портнов, слегка улыбаясь, смотрел в сторону. Коля знал, его немного смешили изысканные манеры младшего Леонтьева, которые сейчас совсем не шли к его разбитому лицу. Но вообще настроение Портнова было неважным. И это Коля тоже понимал – за два дня он два раза совершил непоправимые с его собственной точки зрения проколы (в случае с Лапшенниковым и во вчерашнем побеге от милиции), и теперь начинал сомневаться в себе, в своей мужественности, в своей нравственности. Для Портнова такие сомнения были настолько типичны, что не только Коля, а и Саня Вяткин – единственный, кто дожидался их, стоя в сторонке –

сразу все понял.

Когда Максим Леонтьев скрылся за дверью отделения, Саня подошел ближе и, хмурясь, сказал Портнову:

– Зря ты, Андрей, все на себя берешь. Ты не железный. С каждым случается.

– О чем ты? – притворно удивился Портнов, но Коля видел, что он ужасно разозлился, и только симпатия к Сане не позволяет ему показать это.

– Ладно, поехали в общагу, – вздохнул Саня.

Всю дорогу до общежития Портнов плелся сзади. Коля, ощущая его состояние не менее остро, чем свой недавний сплин, не окликал его, и заговаривал зубы добряку Сане, в корне пресекая все его попытки подождать Портнова и побеседовать с ним по душам.

В метро Колин вид привлек внимание милиционера. Хорошо, что паспорт с московской пропиской Коля всегда носил с собой. У Портнова паспорта не оказалось, и Саня Вяткин с трудом уговорил стража порядка не забирать его, объяснив его унылый вид и синяк на виске трагической историей любви и измены и с ходу напридумывав массу потрясающих воображение подробностей.

Портнов, скучая, слушал Санин бред, но, к счастью, не вмешивался. Наконец их отпустили. На эскалаторе Саня молча снял свою куртку и отдал Коле.

– Зачем мне? – не понял Коля.

– Прикройся хоть, – пробурчал Саня.

Коля осмотрел себя и ужаснулся. Вся левая сторона его новой вельветовой светло-голубой рубашки была в пятнах и потеках крови, уже подсохших. Ворот наполовину оторван, рукав разошелся по шву. «Ну, Максим, бляха-муха», – про себя выругался Коля, но потом вспомнил, что ворот ему порвал Вяткин, когда пытался вытащить его из эпицентра драки, а рукав – Портнов, когда тянул его за собой, удирая от милиции.

Коля молча взглянул на Вяткина, взял куртку, надел и наглухо застегнулся.

До самого входа в общежитие друзья не проронили ни слова.

* * *

В выходные Коля лечился – делал примочки из газеты и глотал анальгин, так как лицо очень болело.

Он опять был один, потому что Портнов куда-то исчез, забрав из тумбочки все свои деньги и оставив для Коли двадцать рублей на столе. Несколько раз приносили записки от Нади – она просила, чтобы Коля позвонил. Коля звонить не стал. В таком виде он не мог с ней встречаться, а объяснять, что произошло, не хотелось.

Заходил в гости Ванюша Смирнов, со смехом рассказывал, как его, сонного, официанты выносили из ресторана, и как он добирался ночью домой на попутках, и как потом вспоминал, у кого он был на дне рождения – у Чичерина, у Бортникова или у Гопкало.

Заходил и Саня Вяткин. Он был непривычно мрачен, и все полчаса, что пробыл у Коли, только вздыхал, качал головой и мямлил что-то о космосе, в котором развелось слишком много темных сил.

Лапшенников через Саню передал Коле листок с экспромтом: