Любовница Иуды
Шрифт:
В этот момент мы и увидели, как странный спутник следователя Джигурды бросил на камни замызганный плащ, затем снял дырявый гарусовый свитер, изжеванные брюки, грязные сапоги и остался в серой нижней рубахе, заправленной в старенькое спортивное трико. В таком вот нелепом одеянии вошел Иуда в боевой круг. Александр Гайсин, бравший интервью у надзирателя организации «Свидетели Иеговы» Кувшинникова, в медовый месяц плюрализма, ущипнул себя за нос: неужели информация о гибели сектанта была ложной? Молодой человек с русой бородкой, а это был Радович из общества охраны памятников, частый гость нашей редакции, как-то неуверенно обратился к добровольцу:
– Вениамин? Кувшинников?
Иуда с досадой отмахнулся:
– Не до
Толпа весело заулюлюкала, засвистела, стала подначивать:
– Теперь хана скифам!
Бойцы встали друг против друга. Иуде как новичку объяснили: схватка должна длиться до победного конца, то есть до полной победы одной из команд. В соперники себе он выбрал Коляню, которого мысленно окрестил Доиком Идумеянином (так звали телохранителя у царя Саула). Коляня добродушно ухмыльнулся, будто угадал его мысли, и даже подмигнул с одобрением. Иуда решил, что глазной тик – самая распространенная болезнь на острове.
Парни в белых одеждах повернулись лицом на восток, с хорошим чувством помолились вполголоса и осенили себя чётким крестом. Иуда тихо пробормотал один из псалмов Давида: «Господи, да не восторжествуют надо мной враги мои!». Дюжие хлопцы в праздничных косоворотках поклонились по традиции гранитному памятнику Великого Островитянина, три раза подмигнули ему и стукнулись друг с другом ладонями, как бы заключая важную сделку. В памяти Иуды пронеслась длинная череда мелких потасовок и серьезных драк, сопровождавших всю его короткую жизнь в Палестине; он стал припоминать приемы восточных единоборств, которым учил его дружок детства Махмуд, наполовину перс. Многое уже подзабылось, да и к новому телу надо было ещё привыкнуть.
Пока он сосредотачивался, вспоминая мысленно последовательность движений, Коляня ухитрился ударом правой ноги в голову уложить его на жесткие камни. Толпа одобрительно гикнула, требуя продолжения поединка. Но Коляня не спешил добивать противника – решил, видимо, поиграть с ним, растягивая удовольствие, как сытый кот с мышкой. Не успел Иуда подняться и принять боевую стойку, как опять пропустил удар, теперь уже другой ногой в грудь, и отлетел к Радовичу, который в этот момент тоже плотно приземлился на седалище и, сплевывая кровавую слюну, прохрипел: – Держись, брат, во имя Господне!
Иуда в тон ему ответил: – Умри, душа моя, с филистимлянами!
Он был по-своему счастлив (и мы это видели): вот и захлестнула его долгожданная старинная ненависть! Перед глазами возникло красивое лицо молодого римлянина на Дворцовой площади, воскресло то чувство, с каким он вонзил в грудь противника кривую сику. Под ободряющий смех зрителей он упруго вскочил на полусогнутые ноги и по-свойски подмигнул Коляне. Но тому это не понравилось: он сделал ложный замах левой рукой, чтобы соперник поглубже раскрылся, но Иуда не поддался на эту уловку. За миг до того, как Коляня попытался привести удар пяткой, Иуда припал к земле левым боком, резко перевернулся на спину и крутнулся волчком, опираясь на руки, а ногами с размаха, будто оглоблей, подсек «Идумеянина», стоявшего цаплей на одной ноге после неудачного выпада… Коляня всей массой рухнул навзничь – мы невольно поморщились. В толпе зрителей тупой стук от удара затылком о каменную плиту вызвал унылый ропот. Когда к поверженному врагу подбежали медбратья с носилками, Иуда с ликующим криком: «Меч Господа и Гедеона!» бросился на выручку парню с пшеничной бородкой – блеск золотых зубов его соперника, мощного бритоголового хлопца, был главным раздражителем: он напомнил другого человека, приятеля отца Махмуда, вспыльчивого перса, ударившего в припадке ревности свою жену-иудейку глиняной статуэткой по виску. Иуда с разбега боднул бритоголового головой в живот и, когда тот согнулся от боли, обрушил на его влажный загривок сильнейший
До следующего аборигена Иуде добраться не удалюсь: хмельная толпа взвыла от обиды за своих кумиров и с криками: «Бей!..», «Спасай!..» поглотила белорубашечников. Заодно досталось и журналисту Гайсину, лихорадочно щёлкавшему фотоаппаратом. Позже эта пленка с драгоценнейшими кадрами исчезла где-то в недрах службы безопасности Тотемоса и, возможно, до сих пор там хранится.
Глава 3
«Встречи, интриги и предложения»
8. Муж и жена – одна сатана
Дальнейшее, как мы потом узнали от своего героя, он помнил смутно. В памяти остался лишь громкий плач незнакомой женщины, упорно называвшей его чужим именем… Когда перед глазами Иуды замаячили цветные обои, которыми был обклеен потолок, он испугался: уж больно низко висели сиреневые звездочки. А тут ещё повеяло сухой сосной, тем первым ароматом, с которого и началась по-новому для него земля: запахом свежих гробовых досок. Но резкая боль во всем теле успокоила и даже обрадовала: слава Богу, он жив и находится здесь, а не там… Иуда улыбнулся разбитыми губами, и в тот же миг из угла к нему метнулась какая-то женщина с пухлым ртом и скорбными глазами набатеянки. От нее приятно пахло сушеными травами и лесом, как когда-то от матери, которую все в поселке считали колдуньей.
– Как ты себя чувствуешь, Венечка? Я уж думала, опять убили, изверги! Не успел воскреснуть… Зачем ты с ними связался, с этими халдеями? На вот, попей отварчику из сосновых шишек с корицей. – Она близко наклонила свое круглое приятное лицо и поднесла к его губам теплую кружку. – Теперь ты узнаешь меня, Вена? Это же я, твоя жена Ксения!
Он вспомнил эту женщину, одну из тех, что сцепились из-за него в неласковом заведении следователя Джигурды. Впрочем, точно ли из-за него был спор?.. Иуда выцедил до дна горьковатый напиток (во рту всё пересохло). Пока пил, разглядывал Ксению исподлобья и мучительно колебался: сказать ли правду сейчас или потом? Почему-то не хотелось этого делать сейчас. Не только потому, что бедная женщина все равно не поверит и, более того, испугается за его рассудок: Иуда поймал себя на странном ощущении, что этой правде сопротивляется сама душа, которая в новом теле начала новую жизнь. Время от времени душа как бы посылала тайные знаки: мол, я на своем месте, мне опять хорошо и спокойно – и не надо дергаться!
– Да, я чувствую, что и ты, и этот дом, и все запахи мне родные. Но в голове пока туман. Не торопи меня, ладно? – высказался Иуда вслух и для убедительности легонько застонал, поглаживая пальцами свои виски, которые и вправду ломило…
– Ладно, ладно, Вена, не волнуйся. Главное, ты опять с нами. Значит, так нужно Господу. Может, поешь? – В глазах Ксении засветилась надежда.
– Неси, милая. Да поскорей. Я голоден, как шакал в пустыне. Только без свинины, пожалуйста.
– Знаю-знаю. Ты и раньше её не любил. Не мог забыть, как вскоре после войны с каинитами соседский хряк сожрал младенца… – Еще пуще обрадованная Ксения скрылась за дверью, по бокам с карниза свисали бледно-желтые, ручной вышивки занавески, схваченные посредине алыми лентами.
Иуда внимательно огляделся. Ему и впрямь показалось, что он уже видел когда-то эти глиняные горшочки с пунцовой геранькой на подоконниках, этот платяной ореховый шкаф с плюшевым медведем наверху, пестрые домотканые коверчики на темно-бурых половицах и соломенную циновку у входа, эти старинные настенные часы с кукушкой – оказывается, они отсчитывают само время! В отличие от угрюмой обстановки особняка Марсальской, здесь каждая вещь умиротворяла и возвышала душу, не выставляя себя напоказ. Мучительно повеяло детством.