Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
— Ну?
Щур поправил горящую свечу, воткнутую в бутылочное горлышко, а потом поднял два пальца и зажмурился. На лице его обозначилась кривая ухмылка.
— А потому, что стоят они друг друга!.. Понимаешь? Если она согласилась за него замуж, зная, что он за фрукт, то стоит она его! А он — ее! И чтоб им пес морды лизал! А ты плюнь и в голову не бери!.. Не должна была сестра Сашки такого делать, а раз уж сделала, то значит — та еще стерва!.. Вот так. Может, оно и к лучшему!
Я долго молчал. Вихрились в голове всякие мысли. Потом крепко пожал Щуру руку и сказал:
— Прав ты!
Щур
— Знаешь, что я придумал?
Я заглянул ему в глаза вопросительно.
— Пойдем-ка мы втроем на Фелино обрученье! А что? Не ждут, чай, таких гостей! Самые сливки соберутся. А тут мы, и желаем, и вот им «веселая аллилуйя для паненки и холуя!» Как вам?
— Давай! — согласился Грабарь. — Первая категория!
— Давай! — крикнул и я.
Охватила меня злость, и готов я был к любой самой дикой авантюре. Выпил много. Когда коллеги уже уснули, долго лежал и глаз сомкнуть не мог.
Назавтра поздним вечером отправились мы в местечко. К дому Веблинов легко можно было подойти с любой стороны. Перелезли несколько изгородей и оказались в огороде. Оттуда удобно было наблюдать за движением в доме и во дворе.
Начался дождь, двор опустел. Из открытого, ярко освещенного окна доносились звуки граммофона. Подкрался я к окну, заглянул внутрь. Увидел несколько человек, сидящих за уставленным едой столом. Феля сидела рядом с Альфредом, мило заглядывавшим ей в глаза и что-то рассказывавшим. Альфред все время улыбался, теребил тонкие усики. Лицо дивчины оставалось спокойным и суровым.
Кроме них, увидел в избе остальных братьев Алинчуков, Кароля и Жыгмунда Фабьяньских, Элеганта и Славика с гитарой на коленях. Кроме них, было еще несколько незнакомых мне мужчин, старых и молодых — наверное, родственников Алинчуков и Фели. Из девчат были Белька, помирившаяся с Альфредом, Андзя Солдат, кузина Фели Зося и еще пару женщин, кого видел лишь мельком.
На столе стояло много опустевших бутылок. Собравшиеся хорошо набрались, но вели себя чинно. Подошли ко мне Щур с Грабарем, стали мы вместе в окно смотреть. Граммофон смолк. Я увидел: Лютка Зубик что-то говорит Славику. Наверное, попросила, чтобы сыграл или спел. К ней и другие дивчины присоединились. Вижу: зарумянился Славик. Устроился в кресле поудобнее, взял пару аккордов и запел. Но не нашу, контрабандистскую песенку, сложенную на границе, а другую… тоскливую, тяжкую:
Степь да степь кругом. Путь далек лежит. В той степи глухой Замерзал ямщик! В той степи глухой Замерзал ямщик!Не могу оторваться от окна — так захватила меня песня. Овладела всем моим существом. Будто впитывал ее душой, сердцем, нервами… Щур тронул меня за руку.
— Пойдем!
Иду вместе с ним через сени. Песня умолкла. В доме — тишина. Щур распахивает двери, входит в избу. Мы — за ним. Все смотрят на нас удивленно. Вижу: Алинчуки зашевелились. Альфред руку в карман сует. Щур мгновенно сверкает двумя парабеллумами, направив их на сидящих.
— Пришли мы сюда от имени брата Фели, Сашки. Сашка был моим товарищем и умер у него на руках! — он кивнул в мою сторону. — Когда был бы жив, пригласил бы нас на обрученье сестры раньше, чем многих из вас. А кавалер, — Щур повернулся к Альфреду, — пусть успокоится и ручки в порядке держит, а то вместо обручения случится пара похорон.
Щур сел за стол между отодвинувшимися Люткой и Зосей, напротив Альфреда. Все молчали. Потом раздался голос Фели. Она посмотрела мне в глаза и сказала:
— О, это чудесно, пане Владиславе, с пистолетом в гости приходить!
— В руках у меня оружия нет, — отвечаю понуро. — А вынул пистолет потому, что Альфред за оружием потянулся. Знаю: даже из-за ограды в спину для него стрелять не впервой!
— Это для меня — оскорбление! — сказала Феля, и на лбу ее обозначилась длинная алая морщина.
— А!.. Панну Фелицию так легко оскорбить? Не знал. По-другому думал, глядя, как тот, кто год тому панну курвой называл, о чем панна Фелиция хорошо знает, теперь ее нареченный.
— А тебя это касается? — процедил сквозь зубы Альфред.
— Очень касается, — вмешался Щур. — Кто ж за тобой, паскудой, присмотрит, если не я?
— Кто кота паленого погонит? — добавил Грабарь.
— И не для того, чтобы он панне глазки строил и ножку щупал.
— А кто вас сюда звал? — спросила Феля.
— Панна меня сама когда-то приглашала, — сказал я тогда. — Пришел подпитый… Высмеяла меня. Теперь вот трезвый прихожу, с друзьями — снова не угодил.
— С бандитами! — бухнул Альфред.
— Не с такими жлобами, как ты, которые из-за ограды стреляют, влевую полиции доносят, с агентами в Советах якшаются и хлопцев закладывают! — говорю ему.
— Вы сами никому работать не даете!
— Таким жлобам, как ты, не даем! И не дадим! Кончились для вас золотые деньки! Дрова вам рубить, воду носить и дерюгу ткать, а не фартовать! — сказал Щур. — Из-за тебя Вороненок погиб! Из-за тебя Гвоздь сгинул! Ты на нас «повстанцев» натравил! Ты чекистов напустил! Ну так помни: для вас граница на замке, и если кого из вас пятерых сцапаю за границей, — Щур по очереди ткнул пальцем в грудь всем Алинчукам, — то пулю в лоб! Границу только паскудите. И если сцапаю кого с «повстанцами» — а я сцапаю! — им тоже кости пересчитаю! Таким и скажите! А теперь хватит болтать! Пришли мы сюда выпить и пожелать Феле счастья. Свои дела где-нибудь в другом месте уладим!
Щур взял со стола большой графин и налил водки в три стакана: для себя, для меня и для Грабаря.
— Ну, хлопцы, давай! — сказал весело. — Выпьем за здоровье сестры Сашки Веблина, короля границы, Фелиции!
Выпили мы залпом.
— А теперь, хлопцы, стаканы об пол! Чтоб никто не выпил из них за здоровье Фелиции Алинчуковой, жены Альфреда!
Лица собравшихся выражали разное. Одни чуть сдерживались, чтоб не покатиться со смеху. Другие пытались унять бессильную ярость. Некоторые перепугались, хоть по нам и видели, что не собираемся никому причинять зла. А на лицах Славика и Элеганта увидел одобрение. Щур подошел к Славику, взял у него гитару и сказал: