Любовник Большой Медведицы
Шрифт:
— Пел я Сашке не раз. А теперь в последний раз спою его сестре!
Тронул струны и запел — смешную, очень фривольную песенку про тяжкие беды и рисковую долю контрабандистов. Некоторые, в особенности девчата, заулыбались. Щур допел и сказал:
— А теперь, моя дорогая Феля…
— Не твоя и не дорогая! — рявкнул Альфред через стол.
— Что не моя, так тут ты прав, — заметил Щур, сощурившись, — а что дорогая, так тут уж я прав, потому что на приданое ее ты больше чем на нее саму пасть раззявил.
— Чует пес мясо! — отозвался Грабарь.
— По
Феля вскочила.
— Панове долго собираются тут быть?! — крикнула визгливо, гадко. — Если долго, то я сама пойду отсюда!
— Нет, — ответил Щур. — Уже уходим… А напоследок хочу панне Феле подарок свадебный преподнести. Не надеемся, что на свадьбу пригласит… Мы и не пришли бы, — заключил, помолчав с минуту. — Ну, панне денег не нужно, Сашка достаточно заработал их… для Альфреда. Потому не деньги дам — другой подарок. Сашка его бы охотно принял!
Щур наклонился через стол и положил на салфетку перед Фелей гранату. И Грабарь — гранату, следом. А я сказал:
— Я другое панне подарю: подарок, который мне Альфред когда-то послал. Не побежал я с ним в полицию, только Сашке показал, а теперь дарю панне.
И положил рядом с гранатами пулю от браунинга, которую осенью 1922-го года вытянул из стены дома Трофидов после того, как меня пытались убить.
Все молчали. Феля смотрела задумчиво на гранаты и пулю. Некоторые гости отодвигались вместе со стульями от стола. А Щур сказал:
— Ну, хлопцы, айда в дорогу! Пусть они тут небо коптят, детей плодят, а нас ожидает черная ночь, черная тропа, зеленый лес и зеленая граница!
Вышли мы из дому. А в сенях услышали голос Альфреда:
— Нужно полицию звать! Что ж это такое? Это же разбой! И свидетели есть!
И тут послышался спокойный, низкий, отдававший металлом голос Фели:
— Сиди тихо, ты, ты… — и умолкла, не договорив.
Вышли мы на улицу и нырнули в темень ноябрьской ночи. Шел я и думал все время: «Какие же слова были на Фелином языке, когда недоговорила Альфреду?» Много б я дал, чтобы узнать! Дорого б дал!
14
Мелина наша вовсе ненадежна. Со всех сторон — враги. Вокруг по дорогам, стежкам, лесам, полям, лугам снуют погранцы, агенты, таможенники, сексоты, чекисты. А мы сидим, как в гнезде, в умело замаскированной мелине, в глубине Красносельского леса, и ждем темноты. Любая неосторожность может нас выдать, а драка днем с превосходящими силами нам вовсе не улыбается. Потому сидим очень тихо, даже огня не разводим.
Держимся мы в таком опасном месте потому, что хотим накрыть несколько групп «повстанцев» за раз. Место верное, усердно нами наблюдаемое и исследованное.
Днем начался мелкий докучливый дождь. Небо затянуло тучами. Был второй час ночи. Мы уже не спали. Щур разжег в глубокой ложбине костерок. Из этой ложбины мы вытянули общими силами огромный, вросший в землю валун. Жгли только сухие дрова.
Нашу мелину с трех сторон окружало болото,
Грабарь встал и сообщил:
— Пойду, прогуляюсь трохи. Принесу воды.
Щур кивнул. Грабарь взял бачок и скрылся за деревьями. Прошел час, и не возвращается. Вдруг услышали с юга, близко совсем, два револьверных выстрела. Щур вскочил.
— Наган, — сказал коротко.
После бухнуло еще несколько выстрелов.
— Парабеллум! — крикнул мне Щур. — Это Грабарь!
Кинулись мы напролом через лес в направлении выстрелов. Через четверть часа оказались на краю леса. Вдали виднелись крыши хутора. За несколько десятков шагов от нас увидели что-то чернеющее в траве. Подбежали с пистолетами в руках. Увидели лежащего на лугу мужчину в крестьянской одежде. Подошли ближе. Увидели торчащую вверх рыжую бороду, шрам на левой щеке и кривую, злую ухмылку, навсегда застывшую на мертвых побелевших губах.
— Это же Макаров! — крикнул я.
Щур склонился над телом агента.
— Мудрила! Мужиком переоделся! — буркнул брезгливо.
— А где Грабарь? — спрашиваю.
Мы осмотрелись. На лугу, у края леса — никого.
— Грабарь! Грабарь! — закричал Щур.
Никто не отозвался. Щур поднял лежащий рядом с трупом наган. Осмотрел его и сказал:
— Где-то недалеко должен быть. Может, раненый? Иначе, машину бы забрал.
Начали мы обыскивать край леса. Вдруг вижу сапоги, высовывающиеся из-под куста. Позвал Щура.
— Сюда! Он тут!
Щур прибежал. Вытянули мы из куста стынущее тело. Щур перевернул его на спину. Грабарь был уже мертвый. Щур долго смотрел на тело друга, потом сказал:
— Полз к нам и умер.
У Грабаря было в груди две пулевые раны. Что случилось, понять было нетрудно. Грабарь вышел на опушку леса. Увидев мужика, спокойно подошел к нему, не подозревая, что это агент. А Макаров сразу опознал в нем контрабандиста. Когда Грабарь оказался близко, агент выхватил из кармана револьвер и приказал поднять руки. Тогда Грабарь схватился за оружие. Макаров выстрелил дважды и кинулся наутек. А Грабарь из последних сил выстрелил в него несколько раз. Попал в бедро, в плечи и в голову. Рана в голову оказалась смертельной. А Грабарь пополз к нашей мелине. Дополз до кустов и умер от потери крови.
— Ну так, так, так! Ну и лады! — повторял Щур, глядя на тело коллеги.
— Занесем-ка мы его на мелину, — предложил я, глядя на Щура удивленно.
Я взял труп под мышки, Щур — за ноги, и потащили мы тело на мелину. Долго добирались до укрытия. Уложили тело на срубленные еловые лапы.
Щур принялся выгребать из ложбины, где жгли костер, головни, угли и пепел. Принялся копать землю — лихорадочно, нервно.
— Что такое? — спрашиваю.
Щур глянул на меня горячечно блестевшими глазами. Лицо его, мокрое от пота, запорошил пепел.