Любовники в заснеженном саду

Платова Виктория Евгеньевна

— Нет. Я не всегда оставляю ее на стоянке. Ока Алексеевич достаточно демократичный человек, он позволяет мне пользоваться машиной… В… скажем, неслужебное время.

По брезгливо-юному безволосому лицу следователя Кондратюка змеей проползла сардоническая улыбка. А желваки на скулах заходили ходуном: приступ классовой ненависти, не иначе. Э-э, братан, да ты якобинец, и, доведись тебе родиться в другое время, ты исправно бы отправлял на гильотину зажравшуюся аристократию…

— Шестисотый «Мерседес» в нерабочее время… И зачем же

вам нужен «Мерседес»? Девочек катать? — сострил следователь.

— Я женат…

— Одно другому не мешает… Значит, вчера вы в компанию не вернулись… А куда направились после аэропорта?

— Это валено?

— Вопросы здесь задаю я.

— Посидел в кафе…

— Каком? — Щенок из прокуратуры решил отыграться на Никите по полной программе.

— «Идеальная чашка». Средний проспект Васильевского острова.

— Неподалеку от Пятнадцатой линии, так?

— Неподалеку, — с готовностью подтвердил Никита. — Я и сам живу неподалеку. На Пятнадцатой угол Малого…

— Сколько вы просидели в кафе?

— Время я не засекал… Может быть, час… Может, больше.

— А потом? Отправились домой?

— Не совсем. К приятелю. Он живет рядом с «Прибалтийской». На Морской набережной.

— К приятелю в столь поздний час? У вас нелады с женой? — топорщащиеся волосики Кондратюка потрескивали (очевидно, от осознания собственного величия), а крылья носа вздрагивали, как у гончей, почуявшей добычу.

Но добыча так просто сдаваться не хотела. Она бесхитростно путала следы и смотрела на следователя пустыми, равнодушными глазами.

— Почему нелады? Лады… Просто я обещал приятелю заехать. Вот и заехал…

— А в квартире Корабельникова вы бывали?

— Бывал… И даже довольно часто. Пока шеф не женился.

— А потом?

— Потом — перестал бывать. Так, заезжал пару раз с поручениями от хозяина. И все.

— Почему?

— Не знаю. Корабельников меня не приглашал.

— А раньше приглашал?

— Раньше приглашал.

— А когда вы были там последний раз?

Последний раз… Он еще не скоро выветрится из головы, этот последний раз. И еще долго его будет преследовать тело Мариночки, так похожее на тело Инги… Тело Мариночки в стоячей розовой воде.

— Так когда вы были там последний раз? Затрудняетесь вспомнить?

— Почему же… Вчера. Вчера и был. — Господи, неужели это было лишь вчера?…

— После того как отвезли Корабельникова в аэропорт?

— Зачем?… Днем. Я отвозил подарки. Вчера у хозяйки был день рождения, если вы не в курсе. Подарков набралась целая гора… От подчиненных Оки Алексеевича. Он попросил меня отвезти, и я отвез.

— А потом?

— А что — потом? Оставил презенты в прихожей и вернулся за шефом. Вместе мы поехали в его загородный дом, на вечеринку в честь дня рождения Марины… Жены Корабельникова…

— Вы оставили подарки в квартире…

— Да, в прихожей. Просто сбросил их в кучу, и все. Не успевал по времени, а шеф не любит ждать. А сейчас везде

пробки…

— Когда вы приехали, в квартире никого не было?

— Никого… Мариноч… Жена Корабельникова была за городом… Наверное, уехала раньше.

Следователь почему-то обрадовался, даже веселенькими свекольными пятнами пошел.

— А если никого дома не было, кто вам открыл? — почти любовным голосом проворковал он.

— Никто. Я сам открыл…

— У вас есть ключ от квартиры?

— Да, — сознался Никита, препираться было бессмысленно. — Корабельников сам мне его дал. Уже давно… До женитьбы…

— И не забрал, даже когда женился?

— Нет.

— Почему?

Действительно, почему? После появления Мариночки Корабельникоffу было уже не до ключей. Ни до каких ключей, кроме ключей от Мариночкиного сердца. А сам Никита… Сам Никита оставил ключи себе. Невинно оставил, без всякой задней мысли. В память о так и не сбывшейся последней реплике из нежнейшей черно-белой «Касабланки»: «Я думаю, это начало большой дружбы…» Но объяснять это следователю городской прокуратуры Кондратюку было так же бесперспективно, как объяснять зайцу-русаку теорию бесконечно малых величин.

— Я же говорил… Я иногда заезжал на Пятнадцатую… По поручению хозяина.

— Ну хорошо… Что вы можете сказать об отношениях Корабельникова и его жены?

— Я не могу это комментировать.

— Почему?

— Это — частное дело двух людей. Его и ее.

— Может быть, вы знаете что-то, что поможет следствию?

— Они любили друг друга. — Голос Никиты прозвучал не очень убедительно. Любовь в общепринятом смысле слова вряд ли смогла бы выдержать корабельникоffский напор. Даже страсть с ним не справлялась. Любовь Kopaбeльникoffа больше напоминала душевную болезнь, лавину, которая погребала под собой и сметала все на своем пути.

— Н-да, — многозначительно крякнул Кондратюк. — Значит, любили… Он ей делал подарки, да?

— Ну… Делал, наверное…

— Какие именно?

— Откуда я…

— Драгоценности, например, да? — Вопрос что-то значил для Кондратюка, определенно что-то значил. У него даже рот округлился, а кожа на скулах натянулась, как на турецком полковом барабане. И Никите не понравился этот округленный, по-женски любопытный рот.

Очень не понравился. И натянутая кожа — тоже.

— Драгоценности? Наверное…

— Да что вы все ей-богу, — сорвался Кондратюк. — На свадьбу Корабельников подарил жене колье. Так?

— Меня это мало волновало.

— Но… Вы видели колье?

— Видел… Она его особенно не скрывала.

— А вчера… Вчера она тоже его надела? Тело, плавающее в ванной, и крепко пристегнутый драгоценный ошейник. Эта картина так явственно нарисовалась перед Никитиным внутренним взором, что он едва сдержал стон.

— Вчера?

— Ведь вчера у нее был день рождения… Вы были у нее на дне рождения? Вы ведь должны были отвезти Корабельникова в аэропорт…