Любовное кружево
Шрифт:
— Мне очень жаль, но боюсь, что это невозможно. Сегодня я ездил за город, и у меня дел по горло.
— А завтра? — Не дав ему ответить, Афина продолжила: — Нет, приезжай сейчас! Ты же не простой врач, которого могут вызвать на службу в любую минуту! Не сомневаюсь, что тебя разрывают на части, но неужели нельзя уделить мне часок-другой?
Мольба не подействовала.
— Дело не в этом, — откликнулся Гиффорд. — Просто я действительно чертовски занят всю неделю. Подожди минутку, я посмотрю свое расписание. — Выдвинув ящик стола, он достал ежедневник, в который секретарша тщательно заносила все планируемые
— Нет. Суббота — это замечательно, — быстро проговорила собеседница. — Значит, в половине восьмого — у меня. О'кей?
— Большое спасибо. Значит, в субботу.
— Прекрасно! Я постараюсь, чтобы тебе не было скучно. И пожалуйста, без церемоний. Ты меня устраиваешь таким, какой есть.
— Ты очень любезна, — рассмеялся Гиффорд.
— Не-е-т, это вы, мистер Хардинг, сама любезность, — весело возразила Афина. — Ну, до субботы.
В трубке послышались гудки.
Гиффорд с отвращением к самому себе положил трубку. Если бы у него было больше времени, он смог бы найти приличный повод отказаться от приглашения. Меньше всего ему хотелось снова окунаться в суету того мира, в котором жила Афина. Отодвинув телефон в сторону, Гиффорд сделал запись в блокноте. Самолюбию мисс Зонопулос был бы нанесен серьезный удар, если бы она узнала, что через пять минут доктор Хардинг снова напрочь забыл о ней.
Поужинав в одиночестве, Гиффорд устроился с книгой на диване, наслаждаясь покоем. Но постепенно от воспоминаний великого хирурга его внимание переключилось совсем на другое. Перед глазами стоял образ миловидной девушки с густой копной темных волос.
Сияющие счастьем золотистые глаза, казалось, были совсем рядом; в ушах звучало мягкое контральто, в котором уже не было ни единой резкой нотки.
«Я уверена, что рождена для танца».
Гиффорд нервно загасил сигарету в пепельнице, стоящей на столике рядом, и резко встал. Черт побери, к чему все это? Ведь он уже принял твердое решение.
Если в случае с суетливой Афиной пословица «С глаз долой — из сердца вон» полностью себя оправдывала, то по отношению к другому человеку применить ее было более чем затруднительно.
Глава 7
Когда такси в пятый раз за последние десять минут остановилось перед светофором, Оливия беспокойно взглянула на часы. Впрочем, волноваться причин не было. Даже если ничего не изменится и придется проторчать здесь четверть часа, она все равно почти не опоздает. Поэтому девушка лишь вздохнула и откинулась на сиденье, покрытое холщовым чехлом.
После относительной тишины пригорода, где миссис Морнингтон сняла дом, и даже после забитого транспортом магистрального шоссе интенсивность движения и шум лондонских улиц казались невероятными — и все-таки это был Лондон! Снова Оливия ощутила себя крохотной частичкой бьющегося сердца огромного города.
Такси медленно продвигалось вперед. Перестав думать о предстоящей встрече, Оливия мысленно вернулась к своему последнему посещению Уимпол-стрит, когда доктор Гиффорд Хардинг сделал свое окончательное заключение. Она была так счастлива сознавать, что оно действительно
Он был по-прежнему дружелюбен и обаятелен; только при встрече Оливия поняла, насколько она по нему соскучилась. Но к этому чувству примешивалось и нечто иное. Не всегда же ему напускать на себя такой неприступный вид?
Ей очень хотелось рассказать доктору, куда она направится после визита к нему. Но Оливия заколебалась, понимая, что не имеет права без крайней необходимости отнимать время. Тут как раз появилась медсестра и сказала, что доктора Хардинга зовут к телефону. Пока он разговаривал, Оливия бегло попрощалась и ушла.
Господи, какой же дурой она была в самом начале, попусту переживая и нервничая!
Теперь Оливия ехала к леди Мадлен Дюваль, той самой директрисе балетной школы, о которой говорила Гиффорду в Хэмпшире. Мадам, как ее звали ученики, была весьма грозной дамой, абсолютно непримиримой к любым проявлениям лентяйства и нетерпимой к тем, кто, по ее мнению, не оправдывал ее надежд.
Такси опять остановилось. Не потому, что они въехали в многолюдный торговый центр, а из-за грузовиков, заполонивших окрестности рынка «Ковент-Гарден».
Оливия всегда любила этот рынок. Как она ждала, как мечтала о том дне, когда, пробираясь по его закоулкам, окажется на Флорал-стрит у заветной двери, о которой мечтает каждая балерина, — потому что эта дверь ведет за кулисы Оперного театра…
Сердце, конечно, затрепетало, но скорее от волнения, как ее встретят, нежели от амбиций. Ведь это только первый робкий шаг к возвращению. Как далеко ей будет позволено пройти по этой долгой и трудной дороге? Оливия чувствовала себя так, словно впервые нетвердо встала на пуанты. И никакого ободряющего возгласа: «Все хорошо, не волнуйся!», и нет рядом доктора, который поддержал бы своим обычным: «Молодец, скоро вы будете летать по комнате»…
Расплатившись с таксистом, Оливия окончательно разволновалась. Служащий, встретивший ее у служебного входа, повел девушку за собой по коридорам и лестницам, направляясь к кабинету, который был отведен в здании Оперного театра леди Мадлен.
Мадлен Дюваль была способной балериной; в Англию она приехала из Парижа (без сомнения, это было связано с ее замужеством), решив оставить карьеру ради обучения юных танцоров. Уже в течение многих лет она возглавляла балетную школу. Среди множества тех, кому посчастливилось пройти через ее руки, лишь малая толика достигла приблизительно того уровня, которым обладала признанная звезда британского балета, великая и очаровательная леди, чей уход оставит нишу, которая вряд ли когда-либо будет заполнена.