Люди государевы
Шрифт:
— Больно надо! Сопли за ним подтирать!
Мать ударила ее по руке:
— Поговори! — И уклончиво Анике: — На таможне Федор-то, на таможне…
— Ладно. Никитишна, пойду я. А ты, Варвара, не взбрыкивай. Степка и щас жилист да ловок, а через годок-другой — мужик настоящий!
Федора Лоскутова, опоясанного саблей, встретил Аника неподалеку от Пятницкой церкви, когда тот подымался от часовни, что стояла у самой речки Аркарки. Рядом с ним шел военный с палашом на боку, в треуголке, в красном кафтане с линялыми галунами, обличавшем принадлежность его к Московскому полку, и в сапогах с засохшей на них грязью. Поздоровавшись,
— Что за служивый? По делу к нам аль как?
— Сержант Островский. По государеву делу к коменданту Глебовскому. Только на таможне пожитки его смотрели… На постой веду к себе…
— Какое дело?
— Не сказывал. Грит, не велено…
— Так, так… Слышь-ко, Федор, так че, обвенчаем Варвару-то со Степкой, а?
— Ну! Кто на нее позарится?
— Дак Степка-то малолеток, не повенчают, чай, да и Петровки завтра зачнутся. Ни свадьбы!..
— Кака те свадьба! В своем уме? С отцом Афанасием сговорюсь, вечером обвенчаем, выпьем за молодых без шума… А для других, быдто я ее в работницы взял, покуда жена в болезни… Ну, дак как?
— A-а, давай! Много за ней не жди, рубль серебром, боле не могу. Конь старой, менять пора!..
— Ладно, ладно, бог с ими, с деньгами! Побегу я, — заторопился Аника, увидев подходившего от базара Василия Исецкого.
Поп Пятницкой церкви Афанасий строг с прихожанами не бывал. Службы правит по старопечатному требнику. Никонианской щепотью креститься прихожанам не только не велит, но и сам двуперстно крестится. В совершении проскомидии на просфоре истинный осьмиконечный крест изображает, оной просфорой и мирян причащает. Однако же, протопопа соборной церкви Алексея опасаясь, на дискосе для отвода глаз и печатанную латинским крыжем о четырех концах просфору держит.
Литургия верных подходила к концу. Дьякон отдернул завесу, открыл Царские врата и возгласил::
— Со страхом божиим и верою приступите… Люди придвинулись к амвону, преклонились пред святыми дарами, напоминающими о воскресении Христовом, и стали читать молитву перед причащением:
— Верую, Господи, и исповедую, яко ты есть воистину Христос, Сын Бога живаго, пришедший в мир грешный спасти…
Аника стоял со всеми и шептал:
— …Вечеря Твоея, тайныя днесь. Сыне Божий, причастника мя приими: не бо врагом Твоим тайну повем, ни тя дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя. Господи, во царствии Твоем. Да не в суде или в осуждение будет мне причащение святых Твоих тайн, но во исцеление души и тела.
Молитва окончилась, и причастники, отдав земной поклон, подходят к отцу Афанасию, целуют край чаши и принимают со лжицы, которая дрожит в сухих руках отца Афанасия, Святые Дары. Отец Афанасий устал. Потертая, потускневшая риза висит на нем мешком. Едва слышно, скороговоркой, он повторяет: «Причащаются раб Божий честныя и святыя крови Господа Bora и Спаса нашего Исуса Христа во оставление грехов и в жизнь вечную…»
Отец Афанасий стоял у ризницы справа от алтаря и снимал облачение. Отдав дьякону закапанные воском поручи и епитрахиль, он вопросительно посмотрел на Анику.
— Дело, батюшка, до тебя имею, поговорить бы… — замялся Аника. — Наедине…
Дьякон недовольно покосился на Анику и вышел.
— Степана, сына свово, хочу с Варварой Лоскутовой повенчать…
Отец Афанасий удивленно вскинул брови.
— Греха брать не стану.
— Знаю, отец, знаю, да ведь невмочь: дом валится — жена хворая лежит… Сноха бы самый раз…
— Без родительского благословения и без венечной памяти не стану!
— Благословение есть, а без венечной, чай, не впервой, — вкрадчиво зашептал Аника.
— Не стану венчать, грех… — начал было отец Афанасий, но Аника неожиданно прервал его громким криком:
— Станешь! Станешь! Не то слово и дело объявлю, мне терять нечего! Пусть порасспросят на виске, отчего ты, батюшка, паству двоеперстно молиться учишь! Отчего за благодетеля отца Отечества государя Петра Алексеевича на великой ектенье не молишь? Кнута захотел?!
Аника преобразился. Это уже был не Шлеп-нога, а орел! Глаза сверкают, лицо свирепое… Закон на его стороне!
— Не богохульствуй в храме, — устало промолвил отец Афанасий, разом поникший, — подождал бы до осени…
— Жизнь нудит. Сегодня и повенчаешь! После всенощной придем… Да чтоб тихо! Шум нам ни к чему.
Глава 2
Мужик убегал вдоль прясла, то и дело в страхе оглядываясь. Он не добежал до желанных кустов несколько шагов. Иван Немчинов достал его. Осаженный конь взвился на дыбы и в развороте завис над мужиком, раскрывшим в беззвучном крике черный рот. Он пытался защититься, выставив над головой дубинку на вытянутых руках. Немчинов ударил с оттягом со всего плеча, рассек дубинку, будто соломинку, и развалил концом сабли мужицкое тело наискось от плеча до груди. Объехал несколько раз вокруг упавшего, придерживая коня. А кругом стояли крик, вопли, конский топ, выстрелы… Казаки его сотни брали на пики непокорных бунтовщиков, сгоняли в кучу сдававшихся. Горело несколько изб. На ближней к Немчинову соломенная посеревшая крыша еще не полыхала, но густо дымилась в середине вперемежку с желто-зелеными струями. Но вот пламя громадными лепестками вырвалось из-под застрехи, обнимая кровлю, которая вмиг вспыхнула, взметнула в небо красные россыпи соломенных червяков. От огненного шатра палило жаром.
Вдруг Немчинов заметил, что зарубленный им мужик встал. Левой рукой он прижимал разъятое плечо со взбухшим от крови зипуном и, не мигая и не закрывая оскаленного рта, уставился на убийцу. Немчинов хочет рубануть еще раз, но неведомая сила сковала руку с опущенной саблей. Душу охватил страх, от которого бросило в жар. А мужик, покачивая черной, слипшейся от крови бородой, поманил его за собой. Пятясь, он приближался к горящей избе. Немчинова будто потянуло. Он спрыгнул с коня и медленно пошел за мужиком. А тот стоял уже в дверном проеме полыхающей избы и снова поманил Немчинова кивком. От близкого бушующего огня нестерпимо жгло, и Немчинов приостановился, но вдруг услышал тихий голос:
— Войди, войди, Иван Гаврилыч, очистись от греха…
Задыхаясь, Немчинов приблизился. Рухнула кровля, полыхнуло в лицо огнем, мужик на мгновенье исчез, но тут же вдруг из пламени вытянулись его руки, схватили Немчинова за плечи и потянули внутрь. Немчинов закричал и проснулся. Жена Катерина трясла его за плечи.
— Иван Гаврилыч, Иван…Ты чего?
Иван Немчинов откинул край заячьего одеяла и сел, тяжело дыша.
— Опять, Катерина, он снился.
— Осподи, наказание! Помолись, отец, помолись…