Люди и боги
Шрифт:
На лице Грозы нарисовалась странная ухмылка. Он подождал какое-то время, будто желая убедиться, не добавить ли Минерва еще что-нибудь. Затем подкрутил ус, огладил бритый затылок и заговорил:
— Владычица, твои речи сладки для моих ушей. Когда ехал сюда, я не надеялся увидеть, как Династия рвет вековой союз с волками и предлагает дружбу детям Степи. Вот только правду говорят, что у девиц короткая память. Не забыла ли ты, что такая беседа уже была между нами? Месяц назад, в Маренго, ты уже предлагала союз против Ориджина. Ты даже устроила нечто вроде засады,
— Но, ганта…
— Еще не все сказано. Потом ты забыла обо мне и целый месяц не отходила от Ориджина. Ехала с ним в одном поезде, сидела рядом в Палате, в рот смотрела, когда он говорил. Может, и постель делила, — это уж не мое дело. Вчера Ориджин сказал в Палате то, что тебе не понравилось. Он захотел стать императором — ты обиделась, и теперь вот ищешь союзников. А надолго ли хватит твоей обиды?
— Ганта, постойте…
— И теперь еще не все. Ты сказала про общих врагов, но позабыла, что Ориджин — не единственный враг Степи. Мертвый владыка Адриан приказал нам, шаванам, встать перед ним на колени, а когда мы отказались, повел на нас войска. Ты вчера отреклась от короны — помнишь, в чью пользу?
— Ганта, вы даже не выслушали, что я хочу предложить!
Гроза сделал рукой извилистый жест, изображая змею:
— Мне ни к чему слушать. Ты хитрая и скользкая, что бы ни предложила — потом заберешь.
И он поднялся:
— Прибереги слова для тех, кто им поверит.
То был болезненный удар, и, что особенно скверно, не единственный.
Часом позже на прием явился Морис Лабелин. Мира вновь заговорила про общего врага, на сей раз сделав акцент на свежих обидах. Как Ориджин отнимал земли Южного Пути, как громил путевские армии и штурмовал города. С какою наглостью он потребовал в Палате узаконить этот грабеж!..
Лабелин проявил больше учтивости, чем Гроза. Он признал правоту Минервы, поблагодарил за участие. Посетовал на удачливость Ориджина, слабость путевской пехоты, равнодушие лордов в Палате Представителей. Мира воспрянула духом и предложила действовать совместно. Герцог ответил с поклоном:
— Великий Дом Лабелин составляют верные вассалы Короны. Так было и так будет впредь.
Нечто в его тоне заставило ее насторожиться.
— Я могу рассчитывать, что вы поможете мне?
— Целиком и полностью, ваше величество. Не питайте никаких сомнений.
Звучало по-прежнему странно. На всякий случай, Минерва пояснила:
— Герцог Ориджин в ходе реконструкции дворца усыпал все стены слуховыми отдушинами. Мои слуги затратили немалые усилия, чтобы составить карту слуховых окон и выявить безопасные комнаты. Мой кабинет тщательно проверен, никто не может услышать нас.
— Отрадно знать это, вашего величество. Но если кто и услышит — не беда, ибо мне нечего стесняться. Я — законопослушный человек, верный своему долгу перед Короной и Палатой.
— Перед Палатой?..
— Конечно, ваше величество. Воля Палаты — это закон, а закон обязателен к исполнению всяким порядочным человеком, от батрака
— Милорд, Палата хочет избрать владыкой вашего врага!
Герцог развел руками:
— Если так случится, значит, тому и быть. Я не бунтарь и не мятежник.
— Как же я могу рассчитывать на вас?
— Как на себя саму, ваше величество.
Он поклонился с таким видом, будто все уже сказано. И действительно, что тут добавишь?
— Но, милорд… — начала Мира и осеклась, услышав собственный голос. Звучал он жалко.
Герцог Лабелин сказал:
— Ваше величество, после проклятой Северной Вспышки я взял за правило: вести только те войны, в которых могу победить. Мне думается, это хорошее правило. Буду рад, если вы примете его на вооружение.
* * *
За два месяца, что Мира не бывала в Престольной Цитадели, здесь ничего не поменялось. По правде, здесь ничего не менялось последние двести лет. Полвека назад провели искровое освещение — вот и все новшества. А в остальном, Цитадель жила так же, как еще при Юлиане: сменялись бессчетные караулы, скрипели перьями очередные дознаватели, неотличимые от прежних, пауки плели новые и новые мили нитей, а слуги сметали их с потолков отточенными за годы движениями метел. Новые узники, как сотни и тысячи до них, ежились от холода в сырых камерах, грели ладони об огоньки лампад, обкусывали ногти, обрастали бородами…
— Ваше величество, вот эти двое. Желаете допросить их по одному?
— Нет, введите обоих сразу.
Из пары мужчин один был рыжим и коренастым, второй — русым и худым. Их роднили арестантские робы, густая щетина и голодные глаза. Русый упал на колени, едва увидев Минерву:
— Ваше величество, молю о пощаде!
Рыжий крепыш согнулся в поклоне:
— Случилась ошибка, ваше величество! Я-то всегда знал, что вы придете все исправить!
— Сержант Рука Додж? — уточнила Мира, обращаясь к крепышу.
— Точно так! Ветеран Лабелина и Пикси!
— А вы — Зуб? — спросила она русого.
— Лучший зубной лекарь в Лоувилле!
— А также — бунтарь и убийца послов.
Зуб ударил челом о плиты пола:
— Бесы попутали, ваше величество! Черти заморочили! Палец судорогой свело, вот и стрельнул. А мысли такой не имел в голове!
Сержант Додж связанными руками сотворил спираль:
— А я-то, ваше величество, человек маленький. Офицеры командуют, сержанты исполняют! За командира у нас был Салем из Саммерсвита, да еще этот, лорденыш…
— Джоакин Ив Ханна, — подсказал Зуб.
— Он! — Сержант истово закивал. — Джоакин, он самый! Вот кто черт!
— Значит, вы отрицаете свою вину?
— Не отрицаем, есть вина, ваше величество! Слабы духом, вот и поддались бесовщине! Заморочили нас, запутали, окрутили! Но злого умысла не было. Мы — честные люди, ваше величество!
Мира кивнула гвардейцам:
— Дайте им сесть. Предложите хлеба и вина.
Получив в руки по лепешке, узники стали ожесточенно жевать. Крошки сыпались на бороды, глаза слезились от счастья.