Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
бы, не чувствовать, не видеть, забыть обо всем!..
И во сне все долго путалось, мешалось, плыло куда-то...
Вдруг она мучительно застонала, проснулась вся мокрая от пота, полная
отвращения и страха. Руки ее, все тело было напряжено, дрожало.
– Что ты? Что с тобой?
– тревожно спросила мачеха.
– Н-ничего. Сон п-приснился...
– А... Перекрестись. Спи...
За окном моросил дождь, было черно и тихо, как в могиле. Лежа,
понемногу
припоминались лишь обрывки сна: луг, залитый солнцем, Василь косит. Стог
сена. И внезапно - обруч змеи на ноге...
Дурман от этого сна не проходил все утро. Оставался и теперь. Что он
значит, этот сон? О чем говорит, что предвещает?
Она чувствовала усталость во всем теле, словно после тяжелой работы.
Болела голова и, как недоступного счастья, хотелось тишины, покоя,
одиночества. Но на крыльцо, в хату врывался гомон, входили люди, много
людей. Будто во сне, будто чужого увидела она Евхима, который под визг и
грохот музыкантов, заигравших марш во дворе, ворвался в хату с Ларивоном,
с Сорокой, с целой толпой своих приятелей, такой же, как они, Шумный,
суетливый, веселый. Он был в новом костюме, в кожаных блестящих галифе, в
блестящих сапогах, сам весь блестящий: красное лицо лоснилось, словно
намазанное салом. Казалось, даже глаза были смазаны, блестели маслянисто,
радостно. Картуз с широким блестящим козырьком лихо съехал на самое ухо. И
весь он бросался в глаза необыкновенной лихостью. Не было и признака того,
что он не спал ночь, гулял, пил.
"И сегодня набрались, опохмелились..." - подумала Ганна.
– Помогай бог!
– громко сказал Евхим, блеснул веселыми маслянистыми
глазками на Ганну.
– Спасибо... Спасибо на добром слове!
– выбежала навстречу ему мачеха.
Ганна увидела: она, как ребенок, прижимала к груди новые сапоги, - видно,
подарок Евхима.
– Озолотил ты меня!
– почти запела она - Век - пока жива -
бога молить буду... за твою доброту!..
Все вокруг шумели, завидовали мачехе: такой подарок - целое состояние!
Вот счастье привалило в руки Тимошихе!
– Это - чтоб не грязно и не холодно было ходить к своему зятю!
– Евхим
так говорил, так смотрел на всех, что Ганна подумала: считает - он тут
самый желанный, самый важный, хозяин и бог!
– Вот, пускай тебе, Евхимко...
– не могла успокоиться мачеха, - что ты
хочешь, пускай все сбудется: За твою такую доброту...
– Она посмотрела на
сапоги, жалостно скривилась, высморкалась и вдруг
целоваться.
– Чтоб тебе всякого добра - возами. Чтоб удача велась не
переводилась...
Когда Евхима повели в красный угол, она семенила рядом.
– Вот тут... Вот тут, Евхимко, зятек ты мой золотой!..
Тут твое местечко!.. А тут - бояры твои!..
Евхим сел за стол, скомандовал:
– Буяры-гусары! Наша позиция, юворят, тут! Садись!
Ганну с подружками посадили за другой стол. Как только уселись,
бородатый Прокоп налил чарку горелки, и за столами, и не только за столами
– у порога, возле печи, где толпились любопытные, даже зеваки за окнами -
сразу притихли: все знали - предстоит не простое зрелище!
– На тарелку, на тарелку поставь!..
– услышали все в Хате шепот Сороки.
Сорока потянула свата за рукав.
– Не трещи! Сам знаю!
– вырвав от нее рукав, объявил вслух Прокоп.
Сорока поджала губы, обиженная, злая. Прокоп поставил чарку на тарелку
и неуклюже, с важным видом поднес Ганне.
Чувствуя на себе взгляды многих людей, Ганна, как в давно заученной
роли, положила на чарку платочек. Все, кто сидел за столом, стоял у порога
и за окнами, хорошо знали, что и как должно быть дальше, но следили за
всем с пристальным вниманием. Жизнь у людей была не слишком богата
событиями, радостями - все не спуская глаз смотрели, как Евхим взял
платочек, как вынул из пиджака, положил на тарелку деньги. "Целых три
рубля!" - зашевелились, зашептались многие.
Почти всех удивило, что Ганна взяла такие деньги безразлично, будто это
были не три рубля, а пустяк. "Ишь ты, гордячка, еще не поженились, а уже
как богачка!" - осудила молодую Сорока.
Сорока следила за всем иначе, чем все остальные, она подстерегала,
нетерпеливо жаждала: вот-вот наступит момент, когда она покажет себя! Но и
бедняга Прокоп и Ганна, будто назло ей, делали все как полагалось; взяв
деньги, молодая подняла чарку и выпила.
Вслед за ней выпила чарку горелки ее подружка Маруся, и тогда мачеха
вытолкнула вперед, к столу, растерянного, напуганного Хведьку, который,
оказавшись перед людьми, стал диковато озираться, - явно хотел шмыгнуть в
сени.
Сколько говорила, учила мать, что надо делать, когда придет его время,
а вышел - сразу забыл все.
– Иди ко мне, - позвала его Ганна.
– Возьми за руку.
– Иди, иди! Не бойся, браток!
– подбежала к Хведьке Сорока.
– Веди к